Что обозначает слово исподтиха, Кровавый пир (Зарин) — Викитека
Кругом было тихо, тихо, только кричали в высокой траве звонкие дергачи. Кабы у дятла не щеки, в дупле бы и помер. Он вошел и увидел в переднем углу, под образами, старика Лукоперова. Не помня себя от радости, вернулись на свои струги сотники и послали тотчас водку Разину.
Один из них действительно мог поразить каждого своим великолепием. Молодой стрелец не соврал. Вместо канатов и веревок на нем вились синие, красные, желтые шнуры из шелка; судя по яркости блеска, на мачтах вместо парусов висели парчовые ткани, все борты были выложены алым бархатом, а на корме, под пышным балдахином, на богатых подушках лежали казаки.
А тем временем к пристани подошел первый струг. С него сошла ватага удальцов и стала быстро перетаскивать на берег длинные пушки; потом подошел второй струг, вышла новая ватага и вывела за собою пленников в изорванных одеждах, босых, со связанными назад руками и соединенными общей длинной веревкою. Из третьего струга вышли казаки, вытащив с собою большие связки, тючки и разную рухлядь.
И, наконец, из четвертого, богато украшенного, сошли на берег только казаки. Почти все они были одеты одинаково пышно и богато.
На всех были золотом шитые и украшенные камнями сафьяновые сапоги желтого, зеленого или алого цветов, огромные шаровары алой шелковой материи, жупаны и кунтуши из дорогой парчи, высокие бараньи шапки, на которых сверкали ожерелья из драгоценных каменьев и, наконец, изукрашенное оружие за богатыми поясами. Все на подбор молодец к молодцу, крепкие, коренастые, с загорелыми лицами, длинными усами, бритыми лбами и смелым, решительным взором.
Они все, весело перекидываясь словами, тронулись по узким улицам огромной ватагою, и народ провожал их с завистливым и пугливым вниманием.
Вместе бражничали. Его и Фролку! Сиплый голос казака донесся до слуха ватаги. Один из них обернулся, и толпа сразу подалась назад, инстинктивно угадав в нем Разина.
И правда, это был он. Костюмом он ничем не отличался от своих соратников, но довольно было взглянуть на него, чтобы признать в нем атамана. Невысокого роста, широкоплечий и коренастый, он прежде всего производил впечатление силы, а стоило увидеть его взгляд, чтобы понять и ту неукратимую силу, которая могла подчинить себе волю буйной ватаги. Мещанинишка немного преувеличил, сказав, что из глаз его сыпались искры: в них горел неукротимый пламень.
Красивое лицо с правильными чертами, слегка тронутое оспиными рябинами, с короткими усами и высоким лбом было бы обыкновенно, если бы не глаза, в которых чувствовалось присутствие какой-то сверхъестественной силы. Разин отвернулся, что-то молвив своим удальцам, и толпа очнулась и загудела. Не бойся она воевод и стрелецкого войска, она бы разразилась восторженным криком. Словно чувствуя это, Разин небрежно поправил на голове баранью шапку и снова ласково оглянулся на толпу.
Князья Прозоровский и Львов важно сидели на своих местах за длинным столом, опершись на свои палки. А что мы с повинной идем, тому в знак принесли мы пушки: пять медных и шестнадцать железных, да пленных своих, что в боях забрали. На том челом бьем! Только допрежь вы должны свои морские струги отдать. Мы вам легкие в обмен дадим. На этом и кончилась церемония. Воеводы встали со своих мест и вместе с Разиным пошли осмотреть пушки и пленных.
Всякий народ там гуляет. В Паншин прибудем и пушки отошлем! Всем надо пир справить! А вы, князья-воеводы, не откажитесь на скудном подарочке нашем. Челом бьем вам! Лица воевод просветлели.
Казаки стали подносить им дорогие ткани персидские, оружие в окладах, халаты, шали и седла. День окончился пированием у князя Прозоровского. Воеводы напились с Разиным, хлопали его по плечу и говорили:. Казна есть! А мы царю-батюшке всегды прямили. Теперь ему островами поклонимся, что на море взяли. А тем временем по всей Астрахани рассыпались удалые казаки, наполнив царевы кабаки и тайные рапады.
Не считая, они сыпали из карманов деньги, братались с мещанами, посадскими и стрельцами, и скоро пьяное веселье разлилось по всем улицам и площади. Грицько, ты куда, вражий сын? Ей-Богу, пойду! Здесь что. Жрешь толокно, денег не дают, а службу неси. Ну их! Уже небо вызвездило и месяц поднялся, когда казаки вернулись на свои струги. Пьяного Стеньку внесли на его «Сокола» и под дружные удары весел отчалили от пристани. Струги тихо поплыли по озаренной луною реке, и скоро среди ночной тишины до города донеслась дружно подхваченная песня:.
Песня росла, ширилась, а потом стала доноситься глуше и глуше и замерла… Полупьяный народ стоял на берегу словно зачарованный. Песня взволновала всех; в ней слышались воля, молодечество, бесшабашная удаль. Весь свет для них!.. Астрахань словно захмелела, так закружили ее казаки. С раннего утра приезжали они в город, привозили с собою награбленное добро и продавали его на базаре, с пьяных глаз отдавая за ту цену, которую давали им хитрые купцы.
До полдня шла торговля, а там распродавшие добро свое казаки шли по кабакам и начиналась гульба до вечерней темноты. Высыпала на улицы голь кабацкая, холостые мещане и посадские, стрельцы и ярыжки, и стон стоял по городу от пьяного веселья. Мирные жители прятались по домам, запирали дубовые калитки, задвигали окна ставнями и испуганно крестились при каждом крике.
Пей, собачий сын! На площади составлялся круг. Откуда-то брались запрещенные скоморохи, гудела волынка, сопели, и казаки плясали, выбивая ногами частую дробь. То у них по очереди пировал Стенька Разин с казаками, то они шли к нему на струг и каждый раз возвращались с дорогими подарками, которыми оделял их щедрый Разин. Может, потому и были так снисходительны к нему корыстные воеводы. Почти ни в чем не решались они перечить Разину, и даже не посмели отобрать у него царских аргамаков, а не то что награбленный у Мухамеда товар или лишнюю пушку.
Наступал вечер, теплый, летний, южный. Стенька Разин со своими любимыми есаулами, Ивашкой Хохловым да Ваською Усом, садились на струг под пышный балдахин, на богатые ковры и подушки, а прочие казаки на весла, и медленно плыли к своему стану, часто чтобы вновь бражничать.
Стенька Разин был истый казак своего времени, для которого пьянство составляло как бы культ. Созвав есаулов своих, он нередко до зари продолжал брашну. Небось воеводы у меня во где! Да нешто «Сокола» я отдам кому? А воеводы в свою очередь торопили мастеров с изготовлением легких речных стругов, на которых хотели отправить приятных, но и опасных гостей. Пропьют все, грабить станут. Пьянство, блуд, скоморошьи песни!
Лики человечьи утратили! И то спешим! С раннего утра до позднего вечера стучали топоры, визжали пилы и друг за другом струги спускались на реку и тихо качались на волнах у буя. Съезди ты к ним в стан, княже, да скажи, чтобы грузиться начали. А там и с Богом! Львов спустился к пристани и на легком струге направился к казацкому стану.
Не раз и один, и вдвоем с Прозоровским, и с казаками совершал он эту поездку и всегда, возвращаясь, и пьян был, и подарки вез. И теперь он ехал, посмеиваясь себе в бороду в предвкушении всех удовольствий. Чуточку поодоль от них высился знаменитый «Сокол», на корме которого беспрерывно бражничал Стенька Разин.
И теперь, когда вошел князь Львов, у атамана шел пир горой. На шелковых подушках, откинувшись на такие же подушки, сидела девушка, красоты необыкновенной, дочь злосчастного персидского хана Менеды, которую забрал себе в полюбовницы Стенька Разин.
Сам он сидел подле нее в одной рубахе и портах, на голове его красовалась шапка с алым верхом, а на плечах висела небрежно накинутая драгоценная шуба. Была она великолепная, соболья, крытая бесценным персидским златоглавом. Сюда садись! Али прямо с меду начнешь? Тут у нас добрый есть!
Воевода на Яике для себя варил, а мы пьем да его поминаем: это добрый воеводский мед! Возьмите их да, с Богом, и грузитесь. Нам свои ослобоните. Да чтобы немешкотно! Посидишь в вишневом садочке! Князь Львов не сводил глаз с атаманской шубы, и чем дольше смотрел на нее, тем завистливее разгорался его взор и под конец от зависти даже под ложечкой засосало.
Дай ты мне, Степан Тимофеевич, эту шубу! Шубу ему?! Да такую шубу носить царю впору, а ты со своими лапами за ней тянешься! Мы ведь на Москве все сделать можем: и доброе, и злое.
Действительно, глаза всех устремились на князя со злобою, кулаки были сжаты. Князь торопливо кивнул всем и, путаясь в полах дорогой шубы, побежал со струга. А теперь пьем, братики! Закажи, Вася, струг отчалить, прокатимся! Хошь, моя лапушка? Та молча в ответ кивнула головою.
Скоро струг всколыхнулся и медленно отошел от берега. Вода глухо зарокотала под кормою, и белая пена закрутилась по обе стороны. Начнем с горилки! Разливай, Иваша! Эх, гуляй душа казацкая! Затянем песню, что ли! Ну, Вася! Стенька упал в подушки и обнял княжну.
Шапка его слетела с головы, и густые волосы закрыли его лицо. Он отмахнул их нетерпеливым движением. Среди пьяных вдруг послышались голоса:. Она пронзительно вскрикнула и с плеском упала в воду. Пораженные казаки подняли весла. Девушка кричала и боролась в воде, тяжелое платье несколько минут ее поддерживало, потом вдруг опустилось и потянуло за собою. Много ты дала мне злата, серебра, много всякого добра!
Оделила меня честью, славою, словно мать с отцом! А я еще ничем не благодарил тебя. На ж тебе красотку на подарочек!.. На другой день с утра закипела работа у казаков. Одни торопливо разгружали свои струги, вытаскивая из них все добро на остров, другие осторожно отводили в сторону девять удержанных за собою стругов.
Ранним утром четвертого сентября астраханцы опять толпились по берегу Волги у пристани, на этот раз смотря на проводы удалых казаков. В толпе преобладали теперь ярыжки, бездомные и посадские. Длинной лентою выравнялись вдоль берега казацкие струги, и впереди всех, у самой пристани, атаманский «Сокол». Стенька Разин, со всеми есаулами в дорогих нарядах, стоял без шапки на пристани, а воевода, князь Прозоровский, окруженный боярскими детьми, дьяками и приказными, важно, наставительно говорил ему:.
Тогда уж и не жди пощады! Все попомнится! Иди со своими молодцами тихо да мирно, у городов не стой, бесчинств не чини, а ежели к тебе государевы людишки приставать станут, к себе не бери их. Нашего наказного не забижай, а слушай! Вот он тебя до Царицына проводит, жилец наш Леонтий Плохово. Сильно не пои его, чтоб разуму не лишился…. В синем армяке, в суконной шапке, высокий и статный, с черной окладистой бородою, вышел из толпы Плохово и стал обок Разина.
Коли в чем я али мои молодцы провинились, не осуди, князь! А Стенька Разин стал на самую корму и, сняв шапку, зычным голосом сказал всей голытьбе, оставшейся на берегу:. Спасибо, что моими молодцами не брезговали, може, еще свидимся, дружбу помянем!
Атаманский струг дрогнул, отделился от пристани и медленно пошел вверх, за ним длинной чередой потянулись казачьи струги. Мощная фигура его красовалась перед народом, медленно удаляясь. Вот уже алеет только его жупан. Последние искорки сверкнули на дорогом оружии, и струг скрылся в туманной дали. А казачьи струги все плыли и плыли. Народ провожал их уже глазами. Словно журавлиная станица слетела с места и тянулась по безбрежному небу….
Князь Прозоровский долго смотрел им вслед, прислушиваясь к крикам народа, потом вздохнул и, задумчиво качая головою, медленно пошел домой…. Непросыпное пьянство стояло на струге Разина.
Засыпал удалой атаман за столом, просыпаясь, требовал водки и снова пил со своими есаулами, пока дрема не смыкала его очей. Сейчас провезли в Астрахань тех стрельцов, что в Яике к нам отложились. Негоже это! Вот я вас! Мы не неволим их! Не хотят, пусть ворочаются. Нам что до них! Мы тебе, батюшка, еще три ведра водки везли, а не то что супротивничать! Не помня себя от радости, вернулись на свои струги сотники и послали тотчас водку Разину.
Он созвал своих есаулов:. Прогони назад беглых служилых людей! Плохово только чесал в затылке. Не указывать Разину, а только бы свою шкуру уберечь! И он вздохнул с облегчением, когда завидел Царицын.
Мы твоих стрельцов живо окрестим, а тебя за одни речи вон куда вялиться подвесим! Поклонись воеводам. Скажи, наведать их думаю! Пусть князь-то Львов шубу побережет! Плохово быстро сбежал на берег и едва не был сброшен в воду толпою, которая торопливо шла к атаманскому стругу. Заступись, родимый! Помилуй, дерет с нас, бисов сын, с дуги по алтыну! Царицынский воевода Уньковский сидел в приказной избе и говорил с Плохово, когда вдруг распахнулась дверь, в избу влетел Разин и ухватил воеводу за бороду.
Постой, воевода, песий сын! Плохово от страха лег под лавку, а Разин, дергая воеводу за бороду, кричал:. Сейчас, вражий сын, полезай в казну, плати за обиды! Давай сто рублей! Разин разжал руку. Воевода, дрожа от страха, подошел к укладке и, шепча молитвы, вынул оттуда мешок с деньгами.
Они позвали к себе на оборону десяток стрельцов и крепко заперли дубовые ворота и двери приказной избы. Слышь, воевода велел по кружалам вдвадорога вино продавать. Можно нам без вина разве?! Огромным бревном выбили ворота, потом двери избы, но воевода и Плохово успели скрыться. Ярыжки тотчас пристали к ним; колодники с ревом побежали по городу, и жители в ужасе заперлись в своих домах. Наши-то пошарпали их.
Слышь, сотника взяли, с царской грамотой. Его повесили, грамоту в воду бросили. Сорвалось у них, да что ж, коли воеводы сами задирничают…. Он тяжело опустился на вязку канатов, и почти тотчас к нему подвели длинного, сухого немца. Испуганное лицо его было все усеяно веснушками, острый нос краснел на самом кончике, жиденькая рыжая бородка тряслась от страха, и вся фигура его, в длинном кафтане, в чулках и башмаках на тонких, как жерди, ногах, была уморительно-потешна.
Не то худо будет. Царь уж не помилует!.. Как ты смеешь мне такие речи говорить. Я тебя! Два дюжих казака подняли за шиворот немца и время от времени встряхивали его, как мешок, а Разин, сверкая распаленными от гнева глазами, кричал, махая перед его носом саблею:. Воеводы мне смеют приказы слать, немилостью грозить! Скажи, что Разин не боится ни воеводы, ни кого повыше его! Заруби себе!.. Пожди: я с ними еще свижусь! Тогда будет расчет!
Дураки, остолопы, трусы! Теперь у них сила, они и нос дерут. Небось, возьмет и наша верх. Я на совесть с вашими свиньями расплачусь. Покажу, как меня без почета принимать. В ноги поклонятся!.. Дайте ему взашей!.. Немец кубарем полетел на берег и не помня себя помчался по улице. В воеводской избе, в Астрахани, с унылыми лицами сидели Прозоровский и Львов и только тяжко вздыхали. На тебе!
Воеводы тотчас послали Видероса, но когда вернулся он да Плохово да купцы с разбитых стругов да услышали они их рассказы, у воевод и руки опустились, и головы затряслись. Апреля десятого года левым берегом реки Волги, верстах в ста от Саратова, ехали два всадника. Один был лет двадцати трех, другому можно было дать лет тридцать восемь. Первый был одет в суконную чугу вишневого цвета до колен, с рукавами до кистей рук, на которую была наброшена легкая сетчатая кольчуга; широкий пояс из полосатой материи черного, синего и алого цветов обхватывал его стан; за поясом были заткнуты кинжал и пистолет, а на левой стороне, на серебряной цепи была пристегнута короткая сабля.
Подол чуги был окаймлен широкой желтой полосою, и из-под него виднелись штаны желтого цвета, заправленные в зеленые сапоги. Впрочем, они были зелеными, а теперь от грязи да пыли приобрели темный бурый цвет. На голове его сидел легкий налобник со стрелкой над переносьем. За широким седлом, состоявшим из высокой красной луки, алого чепрака и желтой подушки, была увязана бурка из верблюжьей шерсти, впереди же между лукой и всадником было прикреплено ружье поперек седла; с правой стороны, прикрепленный к луке, болтался мешок с пороховницей, с левой висела медная сулейка.
Так как было рано и роса еще белой пеленою лежала на траве, то на всаднике накинут был опашень зеленого сукна, рукава которого спускались ниже стремян. Когда становилось теплее, он сбрасывал опашень и приторачивал его к бурке. Конь его тоже был разукрашен. Сбруя вся была покрыта серебряными бляшками, ремни под мордой были окованы серебром, и подле ушей коня висело по два бубенчика, звон которых разносился далеко по свежему утреннему воздуху.
Другой всадник, ехавший позади первого, был одет много проще. На нем был зеленый кафтан, поверх которого надеты были кожаные латы, на голове его простой войлочный колпак, за спиною саадак со стрелами и лук, за поясом огромный нож, а сбоку длинный меч. Позади его простого седла без подушки был привязан большой кожаный мешок, а с боков седла висело тоже по мешку.
Конь его был крепок, но не породист, и сбруя на нем была из простого сыромятного ремня. Звали его Степан Кротков, но прозвали почему-то Дышлом, и он так и жил уже под этим именем. Возвращаясь домой, князь хотел навестить своего друга, Сергея Лукоперова, с которым служил вместе в Казани и который уехал на побывку к отцу в именье, что под Саратовом.
Мало ли местов под Саратовом! Бродим, бродим… теперь уже где бы были!.. И пятьдесят верст сделаем. Нам не к спеху. Дело свое справили! Гляди-ка, вон и душа живая! Голос его покрыл собою даже конское ржание, и табунщики оглянулись.
Один из них, в синей рубахе, красных портах из домотканой материи, лаптях и войлочной шапке, с длинной крючковатою палкой, отделился от прочих и подбежал к всадникам. Увидев господина, он тотчас сдернул свою шапку и открыл загорелое, красное, как кирпич, лицо. Бают, тута где-то! Тут горушка будет, а на ней и усадьба! Ведомо, что их версты баба клюкой мерила, да, не домеривши, бросила!
Солнце уже начало припекать. Князь сбросил опашень, и спустил коня по отлогому берегу попить воды. Напоив коней, они снова поскакали и скоро увидели и горушку, и усадьбу, что громоздилась по скату холма, словно городище. Высокий частокол неровными зубцами окружал ее со всех сторон, то опускаясь, то поднимаясь, то выступая углом вперед, то уходя вглубь. За ним виднелись крыши, то соломенные, то тесовые, и среди них высокая крыша с разукрашенным коньком и таким высоким крыльцом, что было видно издали.
Князь проехал еще с версту и вдруг осадил коня, словно испуганный. Но не таков он был, чтобы легко пугаться. Дышло остановился тоже и с недоумением взглянул на князя, но тот молча и строго указал перед собою рукой.
Саженях в ста две девушки рвали цветы и плели из них венок, причем их голоса и раскатистый смех далеко звенели по воздуху. Но князю одна из них показалась неземным видением.
Не девушку он видел, а мечту, и сердце его забилось, словно птица в силке. Век бы он стоял неподвижно и смотрел на эту девушку, всю в цветах, облитую ярким весенним солнцем. Но девушка обернулась в его сторону, вскрикнула пронзительно, увидев всадников, и легче серны бросилась бежать к усадьбе. Другая побросала цветы и, не переставая визжать, побежала за первой. Скоро они подъехали к закрытым воротам. Над воротами высилась башенка, в стене которой был вделан большой образ Богоматери с лампадкою на железной подставе.
Дышло послушно сошел с лошади, привязал ее к кольцу у столба при воротах и осторожно вошел в калитку. Князь терпеливо ждал, не сходя с коня. Наконец послышались голоса и ворота со скрипом раскрылись. Князь въехал на широкий двор к самому крыльцу и собирался уже слезать, когда на верху крыльца показался сам Сергей, красивый мужчина с русою бородою и живыми серыми глазами. Одет он был в кумачовую рубаху и льняные штаны, на плечах его был накинут легкий армяк. Погостишь малость! Да смотрите, чтоб ни в чем ему утеснения не было!
Идем, идем, княже! В году, когда под Москву шел Сагайдащный, а Владислав, король польский, тайно задумал в ночь под Покрова взять нечаянным нападением престольный град, как известно, царь и бояре с москвичами, предупрежденные о тайном замысле поляков, успели отбить страшный приступ и побить лихо врага.
В память этого события и ценя заслуги всех участвовавших в кровавой битве, царь Михаил Феодорович наградил каждого по его званию и чину. У Чертольских ворот, между прочим, в отряде воеводы Головина более всех силою, удалью и неутомимостью отличился боярский сын Федор Лукоперов. Государь наградил его за то не в пример прочим. Он произвел его в дворяне и дал, кроме того, ему место по низовью Волги под Саратовом. По указу назначено ему было земли «шестьсот четей в поле» и, кроме того, копен триста сена и леса с другими обща поверстно.
Лукоперов, не долго думая, продал свое небогатое имущество, забрал жену, благо их было двое, и пошел в Саратов. Там ждали с жалованной грамотой еще несколько человек, ушедших из Корелы после Столбовского мира. Саратовский воевода по разверстке назначил Лукоперова вместях с Пауком, Жировым, Акинфиевым и Чуксановым селиться по реке Широкой.
Повалили к ним охотники селиться. Один за другим приходили к ним бездомные, бобыли и бобылки, захребетники и всякий сбродный люд, разоренный в страшные годы Смутного времени.
Одни отдавались в крестьяне, другие в холопы, иные в бобыли, иные записывались в кабалу, и мало-помалу между усадьбами появились деревеньки, а усадебные дворы наполнились челядью. Прожив на новоселье лет пятнадцать, Федор Лукоперов успел разбогатеть, выстроил церковь и преставился, оставив после себя вдову и сына Ивана.
По смерти матери своей Иван Федорович женился и весь отдался хозяйству, приумножая свое богатство и скупая у ленивых соседей землю. Так на его уже памяти совсем разорился дворянин Чуксанов, оставив сыну усадьбишку да не больше полста холопов. Мирное время помогало его преуспеяниям. Больших войн не было, и дальних помещиков не тревожили службою. Иван Федорович рано овдовел, второй раз жениться не захотел и вырастил себе на утеху дочку Наталью, ко времени нашего рассказа красавицу семнадцати лет, и сына Сергея, двадцатидвухлетнего воина.
Выросли они оба балованные, холеные и совершенно различных характеров. Сергей был весь в своего деда. Пылкий, задорный и даже жестокий, он легко поддавался гневу, и холопы со страхом оглядывались, когда он проходил мимо. С ранних лет он отдался душою ратному делу.
С охотою ходил на мордву и татарву, был в походе, когда Украина отделилась от царского скипетра и, наконец, поступил стрелецким сотником к казанскому воеводе, где и сдружился с князем Прилуковым. Наталья же вся пошла в свою мать. Кроткая, любящая, она была мечтательного характера.
Челядь ее обожала, сенные девушки не чаяли в ней души, и, несмотря на полную волю, которую давал ей отец, она ни в чем не преступала его воли. Только одна была у нее от отца тайна, тайна девичьего сердца. Полюбила она соседа, дворянского сына Чуксанова, да полюбила себе не на радость. Не то беда, что он беден, а то, что нрава он был буйного, неукротимого и всегда враждовал со своими соседями.
Ко всему отцы их враждовали, и вражда была настолько сильна, что старик Лукоперов, по смерти Чуксанова, перенес ненависть свою на его сына; да еще горше того, Сергей встретил однажды у околицы молодого Чуксанова и они подрались тогда насмерть. Ничто, таким образом, не сулило счастия Наталье, и, может быть, поэтому любовь ее к Василию разгоралась сильнее и жарче. Казался он ей всеми обиженным, бедным сиротою, и сердце ее распалялось жалостью, когда она думала об его одинокой, несчастливой жизни.
На его голос из смежной горницы вышел невысокого роста старик, с длинной поседевшею бородою и совсем лысой головой, с добрыми моргающими глазками на маленьком лице, посредине которого гвоздем торчал тонкий нос.
Позволь, поцелуемся! Сережа, надо ему, по старому обычаю, чарочку настоечки поднести. Чудесная у нас есть! Скажи Наташе: пусть вынесет! В ногах правды нет, ха-ха-ха! Как же это попал ты из Казани в глушину такую? Али сынка мово проведать захотел? Был с посылом к воеводам в Симбирск, Саратов, Царицын, Астрахань.
Назад едучи и забрел! Али война с поляками? Поначалу их царский окольничий вез, князь Теряев, да в Казани и заболел. Князь-то Петр Семенович тогда меня спосылал! Князь собрался уже подробно ответить, как дверь отворилась, и вошел Сергей, говоря на ходу кому-то:. Это была та самая девушка, которую видел князь на лугу, и второй раз сердце его забилось, и ему показалось, что перед ним опять виденье.
Она была действительно прекрасна. Круглое личико ее с большими, словно удивленными, серыми глазами, с ярким румянцем во всю щеку, с темными бровями и тонким, словно точеным носом, казалось словно рисованным. Высокая, стройная, с темной каштановой косою до колен, она стояла потупясь перед князем и говорила:. Князь протянул дрожащую руку к кубку и разом осушил его, но закончить обряда у него не хватило духа, и вместо поцелуя он только поясно поклонился ей.
Она ответила ему тем же и быстро скрылась, словно истаяла в воздухе. Иди, иди! К обеду подбужу тебя! Сергей свел князя в маленькую пристройку к задним сеням, состоящую из горенки с двумя слюдовыми оконцами. Стены ее были тесовые, чисто струганные. В углу висели два образа. Прямо от двери вылезала печка с лежанкой, а за нею тянулась по стене широкая скамья с изголовьем. Накажи, чтобы с тороками пришел. Сергей ушел, а князь распоясался, сложил на стол оружие, снял кольчугу и чугу, разул ноги и с наслаждением вытянулся на скамье.
Сон охватил его сразу, и скоро повалуша огласилась богатырским храпом. Спал князь, а во сне стояла перед ним Наталья. Стояла она перед ним бледная, печальная и, протягивая руки, говорила: «Спаси меня! Князь бросился на него, и они схватились. Князь не видел его лица, но слышал его дыханье, глаза его горели и жгли его, словно огнем, рука давила ему горло, а Наталья, заломив руки, кричала: «Милый, оставь его!
Он убьет тебя! И рыбы тебе, и пирогов, и хлебова! А пить! Вот как. Говоря это, он развязал мешки и помог князю одеться. Князь надел зеленую шелковую рубашку с золотыми запонками на вороту и поверх легкий армяк; желтые атласные штаны и зеленые сафьяновые сапоги довершили его наряд, и он стягивал шелковый опоясок, когда за ним пришел Сергей. Они вошли в ту же горницу, где теперь стоял накрытый и уставленный сулеями и кубками стол.
Старик торопливо помолился на образа и захлопал в ладоши. Слуги стали вносить кушанья. Потом стали нести пироги с начинкой: из каши, из налимьих печенок, из говядины, из луку. Потом принесли курицу с рисом, гуся с кашей, утку с яблоками, а там рыбу всякую и, наконец, поросенка, бараний бок и говядину.
Слышь, опять поднимается. Так чтобы вели себя сбережением, друг другу помощь правили. Помню тогда, лета три назад, его тут опасались мы. Сколько страхов было, и не приведи Бог! А вот всего год, как он в Астрахани был, воеводам повинную принес, а те возьми да его со всеми, почитай, стругами да молодцами на Дон отпустили.
Чего со стругами! Пушки ему оставили, казны не отняли. Он ушел да сейчас две кошмы и разбил. Я им государеву грамоту возил: корит он их в небрежении.
А они: завсегда, говорит, так делают, коли повинится кто! На то ты воевода. Упустили его, теперь лови! А с Дону отписывают, что великую силу сбирает на Волгу идти! Народ мутит! Придет ужо наш батюшка. Боров боровом! Куда ему воевать? Скоро в доме все спали. А вечером сели за ужин, и опять пошли те же беседы про холопов и Стеньку Разина. Сторожа уснули, собаки без толку лаяли, бегая по двору, а сзади усадебного дома через высокий частокол прямо в сад ловко и неслышно перелезал Василий Чуксанов, дворянский сын.
Знал он и куда лезет, и зачем, потому что, спрыгнув на землю, не обращая внимания на темноту ночи, прямо пошел по тропинке к малиннику и там, трижды прокричав совою, замер в ожидании. Ничего из этого не будет. Там я хутор достану…. Как подумаю, что батюшка за это проклясть может, так и сомлею от страха.
Какое счастье, если умру когда, то и земля не примет! Так и скажи. Любо тебе вот ночью выходить, голову дурить…. Сейчас и закипит. Верю тебе, верю… А все же больно, Наташа! Что я им сделал, чем я хуже других! Али что беден?.. Думаю, всех убью, ее вызволю!
Кабы ведала ты, как больно мне. Иной прямо идет к вам, в очи тебе смотрит, шутку шутит, а я ровно тать! Все потом по-хорошему у нас будет! На востоке показалась золотистая лента, потянуло холодом, и со всех сторон запели петухи, когда Василий полез назад через высокий тын, а Наталья прошмыгнула в свою светелку. Забавник такой. Дышлом зовут. Так он рассказывал. Князь Прилуков три дня прогостил у Лукоперовых и стал собираться в обратный путь. Хоть и приняли его радушно и ласково хозяева, но он под их кровлею только истерзал свое сердце.
До сих пор он не знал любви, а тут сразу разгорелось его сердце пожаром, и не о чем он не мыслил, кроме сестры своего приятеля, а она, словно дразня его, ни разу даже не показалась ему. Сон оставил князя, и украдкою, словно вор, следил он за нею, когда после обеда спускалась она со своими девушками в сад и пела там песни или резвилась, бегая. Кругом все спали, и она, словно птица, выпущенная из клетки, беспечно резвилась, но лишь раздавался на дворе голос первого проснувшегося холопа, она тотчас стрелой мчалась в свою светлицу.
Старик не знал, как и угостить князя на расставание, и когда тот переоделся опять в свою походную одежду и вышел проститься, старик заставил дочь свою выйти поднести прощальную чашу гостю. Князь не мог сдержать своего молодого чувства и словно обжег Наталью взглядом. Она вспыхнула и потупилась:. Они вышли на крыльцо. Внизу уже стояли оседланные кони и князя дожидался Сергей. Он одет был теперь в суконный армяк, стянутый черкасским ременным поясом, в легкую шапку с собольим околышем, в черные штаны и сапоги из желтой кожи.
За поясом у него был заткнут короткий меч, а на руке висела нагайка. Старик еще раз поцеловал князя, благословил сына, и молодые люди, вскочив на коней, выехали из ворот в сопровождении Дышла, у которого мешки при седлах словно распухли от массы съестного, что по приказанию хозяина напихал ему господский дворецкий. Выедешь это в степи с соколом али собаками… ширь, простор!.. Я, княже, от девок-то сторонюсь. Ежели и женюсь, так только для батюшки.
Князь ничего не ответил. В это время в его голове мелькнула мысль и стала созревать и крепнуть Он не выдержал наконец, сравнялся конь о конь с Сергеем и сказал ему:.
Сергей понял его и даже покраснел от удовольствия. Увидел я ее, и нет мне покоя! Знаю, не успокоюсь и теперь, доколе ты моему счастью не поможешь.
Девка добрая, хоть и сестра. За нее вон недавно сам воевода сватался, да мы повернули его. А твоим сватовством честь нам делаешь! Все-то она к себе невестку ждет. Вот и будет! Сделаем привал! Дышло развязал мешок, вытащил оттуда сулею с настойкой, провизию, а потом набрал у реки сухого тростника и запалил костер…. Опрокинутое небо горело звездами. Кругом было тихо, тихо, только кричали в высокой траве звонкие дергачи.
Так неведомо для нас составляется книга жизни нашей, и нередко, когда мы думаем о наступившем счастье, над головою нашей разражается смертельный удар. У князя все мысли были полны Наташею, и он невольно заговорил с Дышлом, думая поделиться с ним переполнявшими его сердце чувствами. И ты ешь, и ты пей, и девки кругом зубы скалят. Не то что у воевод этих. Нет чтобы угостить, а еще сами сорвать норовят!
Коли она сама в ину пору на кухню ходит, как же не видеть-то. Вот уж краля так краля! И умница, прости Бог. Здесь, в глуши, разве может так сосвататься Наташа? С князем породниться, честь немалая! Только Наташа как? Ну, да уломать батюшка возьмется! А что до того, что бают, любит она этого… оборвыша, ну так его!.. Сергей сошел и, взяв за узду коня, думал уже стучать в ворота, как вдруг в ночной тишине ему послышалось, будто кто скребется по тыну.
Он быстро привязал коня и тихо пошел вдоль ограды. Убью, стервец! Они оба покатились по земле. Между ними завязалась борьба. Чуксанов оказался сильнее Сергея и навалился на него. Тот стал искать меч, но он выпал у него во время борьбы из-за пояса.
Я затравлю тебя псами! Брошенная плеть попалась под руку Чуксанова, и он не помня себя начал наносить удары Сергею. Сперва он бил его, не выпуская из рук, потом приподнялся и, видя, что Сергей лежит недвижим, стал опять наносить удары, пока не оборвал плети. Он вернулся к себе домой, в небольшую усадьбу, обнесенную частоколом, и повалился, не раздеваясь, на лавку. Кровь еще бурлила в его жилах, и он, злобно усмехаясь, бормотал:.
Рыбка златоперая! Да почему же нам на голову беды столько? Другие веселы и счастливы, и всего у них вдоволь, а у твоего Василия только горе да обиды!
Лапушка ты моя, что я наделал? Он торопливо встал и вышел из своей избы на двор. На этом дворе были все его владения. Уже соседи подговаривались к нему:. Что тебе в этом добре? А ты посреди как бельмо. Уйдешь под Курск, там хутор купишь, в казаки запишешься! И давно бы сделал так Чуксанов, если бы не Наташа. Кровь бурлила в его сердце, богатырские плечи требовали работы, сам он горел воинским жаром, но Наташа полонила его, и он жил от ночи до ночи только короткими свиданьями с нею.
Он то приходил в отчаянье, то вдруг гнев охватывал его, и он, сжимая кулаки, грозил всему роду Лукоперовых. Утренняя роса освежила Сергея. Он открыл глаза, хотел приподняться и со стоном опрокинулся на траву. Боль вернула ему сознание. При мысли, что он избит Чуксановым, невероятная энергия овладела им, и он, забыв о боли, поднялся с земли и тихо, опираясь о бревна частокола, побрел к воротам, где, роя копытом землю, стоял его конь. Члены с трудом повиновались Сергею, на голове он чувствовал кровь, но мысль об обиде заглушала физические ощущения, и ему казалось, что он сгорит в своем, теперь бессильном еще гневе.
И, не выдавая своих страданий, он кое-как добрался до повалуши и уже там со стоном упал на широкую скамью. Почти тотчас вошел в горенку знахарь Еремейка. Высокий, сухой старик с лохматой седой бородою, с жидкими косицами на голове и нахмуренными черными бровями, он появился на усадьбе лет тридцать тому назад и со смертью жены деда Лукоперова остался при усадьбе за знахаря. Ни один богатый помещик того времени не жил без своего, так сказать, домашнего врача и без своего домового священника, нередко из расстриг.
Еремейка этот умел варить целебные снадобья, знал корешки и травы, умел заговаривать зубную боль, потрясучку, а девки говорили про него, что он знает и привороты. Лукоперов отвел ему на жилье старую упраздненную баню, и Еремейка жил в ней, увесив стены пучками трав и кореньев, заставив стол разными посудинами. Еремейка раздел его и медленно осмотрел его избитое тело, каждую косточку пробуя рукою, отчего Сергей корчился от боли. Косточки все целы. Не бойсь, завтра встанешь! Я вот пойду мази изготовлю!
А голова пустое. Так, царапина. О камень, видно!
Пожди малость! Пособи, и я награжу тебя. Старик вернулся через полчаса в сопровождении Первунка. Они вдвоем обмыли Сергея, потом старик вымазал его мазью и дал выпить своего снадобья. Я еще зайду к тебе!.. Старик и слуга удалились, а на место их через пять минут в повалушу торопливо вошел отец Сергея.
Лицо его было встревожено. Он лез. Надо думать, с Наташкой виделся. Он меня ухватил и избил!.. Да быть того не может! Ох, седины мой, седины! Да неужто она опозорила меня? Да не может быть того! Руками вот этими задушу! В колодезь брошу! А его… его!.. К ночи выправлюсь для такого случая.
Ты собери мне тридцать молодцов. Пусть Первунок пойдет, да Муха, да Петунька, да Кривой. Еще можно Охочего и Сову взять, а остальных так подбери. Пусть возьмут сабли, пистолеты дай им да кинжалы.
Серы дай, пакли…. Выпали ты этого разбойника!
Ужо ему! Все сделаю. Иди, отдохни, сосни, а я! Я к Наташке…. Ах она! Такое счастие на ее долю, а она с Ваською. Уж я же ей! Как ураган он ворвался в светелку дочери и, прежде чем она могла опомниться, ухватил ее обеими руками за густую косу.
Вот тебе, вот! Он прыгал вокруг Наташи, лысая голова его покраснела, и на ней вздулись жилы, из его глаз капали слезы. Али неведомо тебе, что он вор и разбойник, что и отец его был вор и разбойник, и дед. Они свейскому королю Псков выдали!
Берись, не торопись, во щах не сварись. Бить бьют, а плакать не дают. Благодари покорно, так не будет зазорно. Блажен, кто не имел с родными дел. Городская пословица. Ближний сосед лучше дальней родни. Ближняя — ворона, а дальняя — соколёна. Бобылкин дом — заячий лом. Бобылка — одинокая женщина. Богатого в обеде не уставишь. Богат будешь — бога забудешь. Бог не велит хвостам шевелить, а кончиком только. Бог не поберег — что вдоль, что поперек. Бог-то бог, а и сам не будь плох.
Богу люб праведник, а начальнику ябедник. Бory молись, а ума добра держись. Богу молись, да и чёрта не серди.
Богу нет, а чёрту с пест. Бог шельму метит. О человеке с физическими недостатками или об уроде. Божбой прав не будешь. Бойкую бабу в ступе пестом не изловишь. Бойся тестя богатого, как чёрта рогатого.
Болезнь и поросёнка не красит. Сказал мужик, продававший на рынке гнилую телятину. Болит бок девятый год — не знаю, которое место. Больно хорош, покуда даёшь.
Большая воля доводит до неволи. Больше знай, да меньше бай. Большой милостыней в рай не войдёшь. Большой секрет — знает весь свет. Бохтюга да Борок — Москвы уголок. Говорят в похвалу двум вологодским деревням.
Бранись, бранись, да на себя оглянись. Брат-брат, а денег-то не брать. Брат любит сестру богатую, а муж жену здоровую. Брату сват, да и нам родня. В шутку о дальней родне. Бросишь в рожь, так не скоро найдешь. Брюхо болит, а на краюху глядит. Брюхо злодей, старого добра не помнит. Брюхом из миру хлеба не выносишь. Будет роток, будет и кусок. Будет с нас, не робята у нас, а робята будут, так на себя добудут.
Будешь во временё, так вспомни обо мне. Будь красив, да не будь спесив. Будь проворен, да не будь озорен. Бумага клочок сто рублей волочёт. Бурка славный бежать, а ещё славнее в снегу лежать. Бурлацкое горло всё прометёт. Бывает, что и волки летают. Бывает, что и дурак умного надувает. Бывает, что и ничего не бывает. Была бы шея, а петля найдётся. Был бы свороб, а нокоть найдётся.
Свороб — зудящаяся сыпь, чесотка. Был бы хлеб, а мыши найдутся. Был в Маскве, шёл па даске и упал в грезь. Смеются над вологжанами, жившими в Москве. Были бы деньги, а дир-то много. Был конь, да езжен. Было бы с головы, а с ног-то хоть собаки рви. Было времечко, и мы ели прянички. Было лето и корове. Был толк, да чёрт уволок. Был ум, да весь по лесу ушёл. Был холст, да толст, так посиди подольше, да попряди побольше. О разборчивых невестах. Важный чин: из пяти овчин!
В Америку за новым песням. Ваня догадался, да в солдаты продался. Bapзай пьяный, —отвечай трезвый. Варзать — баловать, шалить. Васильюшка, светик мой, показался следик твой! В шутку, при встрече. Ваша-то правда у Петра и Павла.
Ваши бы слова на ветер шли! В городе живешь — колокольне кланяешься. В городе жить — с корзиной ходить. В городе не пашут, да колачи едят. В гостях хорошо — а дома лучше. В добрую голову сто рук. В долг не дать — не продать. В домашнем быту не без поплескушек.
В дорожке и батюшка товарищ. В друге болесть — что во пне стрела. Век живучи, спотыкнешься идучи. Век свой мелет, а подсыпать не умеет. Велик лоб, да в голове-то мох. Верно-то верно, а все-таки скверно. Верно, хоть в Арзамас неси. Вертится, как сатана на престоле. Вертится, как сорока на коле. Верю, верю всякому зверю, а ему погожу. Веселье да веселье, не взяло бы похмелье.
Вес не попова душа. Весь бы прост, да лисий хвост. Весь дрожу, быть дождю. Вечеринка на лучинке. О плохом приёме и угощении гостей. Вздохни да охни, всё по одном сохни, а раздумаешься, так и всех жаль. Взойдёт зари свет, а нас уж и на свете нет. Взято, так и свято.
Видано — медяно, не видано—красное золото. О невестах; та лучше, которую не кажут. Видишь под лесом, а не видишь под носом. Видят чудотворцы, что мы не богомольцы. Вижу — ненавижу; с глаз долой — тоска со мной. Вица ребра не переломит, а ума даст. Вица — розга.
В лесе родились, пенью молились. В людях добро, а дома вольно. В людях людиют, а в лисе лисиют. В людях Онанья, а дома не найдешь. В мире жить — мирское творить. В наряде и пенёк хорош. Внужде не унывай, в счастье не ослабевай. Во всем тебе большина — и в мякине и в вопшине. Говорит свекровь снохе, т. Вопшина — отбросы при обдирании крупы. Вода воды ждёт. Примета: если роса велика, то соберется дождь.
В одном кармане сочельник, а в другом чистый понедельник. Возьмёшь лычко, отдашь ремешок. О скрягах. Возьми чёрт мужа, не возьмёт нужа. Говорит баба о муже пропойце. В октябре и ноябре молоко хлебают спичкой сквозь тряпичку. Потому что коровы мало дают и оно дорого. Волденка раньше рыжика пошла—не жди грибов. Примета, но иногда и в виде пословицы. Волденка — волнушка. Вольному воля, ходячему путь, лежачему кнут. Воля спасти и неволя спасти.
Воронам беседа — хозяину хлеба. Вороно, так не виноходь; виноходь, так не вороно. Вору не божиться — и праву не бывать. Во сне онучки жует. Не может долго опомниться. Вот и каша милости вашей!
Вот так пряха: одна рука не дёрнет, другая не вернет. Вот тебе раз, другой баушка подаст. Говорят, давши тумака. Вперёд да вперёд, так меньше горе берёт. Путевая поговорка. В Питере денег кадка, да опущена лопатка; кадка-то узка, а лопатка-то слизка. В поле видко, в лисе чутко.
Вранья много, видно колокол льют. Врать — не колёса мазать. Не замараешься. Время длится, а пользы мало зрится. В саже белее, в шалях жилее. От слова шальной — глупый. Всё в твоей воле: и карты, и колокола, и церковные дела. Все в шляпах, один чёрт в колпаке. Ш утк а. Всё забыто, что землею прикрыто. Все ловки, кабы не ходили к ним Лёвки. Всем деревни не выберешь. Всё может случиться: и богатый к бедному постучится—либо долгу попросит, либо молотить позовёт.
Всё на смеховство да на высмеховство! Все пьют, веселятся, а мне не дадут и рассмеяться. Всё равно, что дерево, что бревно. Всё равно, что плакать, что хныкать. Всё смешно, да смешно, ан до слёз и дошло.
Всё у них тары, да бары про пустые амбары. Все храбры после рати, как забьются на полати. Всех нищих не пересвищешь. Все шесть под одну шерсть. Всякая плутовка про себя вьёт верёвку. Всякая слепая про себя смекает. Всё равно, что всяк себе на уме. Всяк бы про девушку слышал, да не всяк её видел. Всякий мастер свою плешь маслит. Всякий скачет, да не как скоморох.
Всяк кулик на своём болоте велик. Всякое дело за себя постоит. Всякой всячины напячено. Всяк сам про себя постельку стелет. Всяк своим горестям пронимается. Всяк сладенький пирожок любит. Всяк того обидит, кто дальше носу не видит.
В тихих омутах черти в хомутах [Над словом « в хомутах» неизвестной рукой карандашом написано: водятся] В тридцать не умён, в сорок не богат, — ни тому ни другому не бывать. В чужих руках кусок велик. В чужое счастье не вкупишься. В чужое счастье не мухой пасть. В чужой волости не быть на власти. В чужую душу попадёшь, так и своей не сбережёшь. В шубе денег не наживёшь. А в простом платье.
Выбирала мне матушка из лучших-то лучшего, из хороших хорошего и выбрала, родимая, из семи чертей дьявола. Говорит невеста или замужняя баба. Выбуют из сапогов в лапти. Про начальство или духовенство. Выигрыш с проигрышем по одной дорожке ходят. Выписался из кудельного ряда без отрепей. Выпустишь — не схватишь. Неосторожное слово.
Выпустишь с воробушка, вырастет с коровушку. Высоко поднял, да снизу не подпер. Выше силы и конь не в скочит. В яйце 40 милостынок. Где аладья, тут и ладно.
Где баба, там рынок, где две, там базар. Где болит, тут ручка, а где мило, тут глазок. Где бьётся, тут и живётся. Где гостит, тут и кастит. Где дым, там и копоть. Где и рублём, а не всё дубьём. Где кисель, тут и сел. Где лом, тут и дом; затрещало, так и вон. О бедняках. Где пирог с крупой, тут и мы с рукой. Где поведётся, там и петух кладётся. Где рука, там и голова. Рука — т.
Где спина, там и вина. Где сшито на живую нитку, там жди прорехи. Гляди в оба, в один-то не мода. Гни деревцо, пока гнётся, учи дитятко, пока учится. Гнилое дерево стоит да скрипит. О стариках. Говори, да не заговаривайся; ходи, да оглядывайся. Говори на волка, да говори и по волке. Говори почаще, будто двое. Говорить было не мало, да ума-разума не стало. Говорят на глум, а ты бери себе на ум.
На глум — на смех, в шутку. Говорит с уха на ухо, слышно с угла на угол. Годится, так молиться, — а не годится— горшки покрывать. Год на год не указует. Голодный волк и завертки рвёт. Голодный и архиерей украдет. Голь на выдумки хитра, а нужда вежлива.
Голь о голь, как рыба об лед. Горе не горе, лишь бы не было боле. Горе с сердца, гора с плеч. Город деревней кормится. Горького не едать, и сладкого не видать. Горько пасынкам, не слаще и мачехе. Господи вышний, неужто я у бога лишний? Гость на двор — хвост под стол. Гость на двор — хозяин со двора.
Грех не грех, а только людям смех. Грех-от — орех: раскусишь так и нет. Грозит мышь кошке, да издалече. Грязь не сало—высохнет, отстанет. Губа не дура, язык не лопатка: знает, что горько, что сладко. Губа толще—брюхо тоньше. Гуляй, изба, по горнице! Давай хоть телушку, хоть лягушку, что прикажешь — всё подготовлю. Дяй бог и кошке своё лукошко. Дай бог подать, не дай бог принять.
Дай в долг, — порукой волк. Дай глупому лошадь, так он на ней и к чёрту уедет. Дай ему волю — он и две возьмёт. Дай срок, не сбей с ног. Далеко ли без хлеба? Вопрос встречному. Дальние проводы—лишние слёзы. Дальше моря — меньше горя.
Дальше положишь, ближе возьмёшь. Дальше солнышка не сошлют, хуже человека не сделают. Дан тебе колокол, так с ним хоть об угол. Говорит свекровь мужу своей дочери. Дар не купля!
Даром неточно, было бы прочно. Даром, что с бородой, а любит, как молодой. Дашь грош да посадишь в рожь, так и будет хорош, а дашь полтину, да посадишь в мякину, так мякина и будет. О скоте или о лошадях. Дашь — спасибо, а не дашь—не надо.
Два чина: дурак да дурачина. Девок худых не слыхано, а баб хороших не видано. Девушка растёт — новинки клади, выросла совсем — денежки неси. Девушка спит—дом наспит, парень спит— дом проспит. Девушку манят — городы сулят, а заманят— и пригородка жаль. Девять лет, как видел коровий след, а до сей поры маслом отрыгается.
Делал бы волк да медведь, а нас бы бог миловал. Дело делаешь, а рук своих не ведаешь. Дело знай и правду помни. Дело не сено—пять лет не сгниёт. Дело прямо — как дуга. Денежка беду творит. Денежка диру в кошельке вертит. Денежка есть, так и дядюшка есть.
День будет и езжа будет. Деньги глаза слепят. Деньги не рожь — и зимой растут. День и ночь на семере едут. Об осени, когда в продолжение суток бывает до семи раз перемена погоды. День не едим, да два погодим. Деревенская родня — что зубная боль. Так же надоедает. Дерево гнило, да сук едрён. О крепких стариках. Держись пряселки, как матушки, — выведет как макушку. Детей рожать— не ветки ломать. Детки маленьки съесть не дадут, вырастут побольше—износить не дадут.
Дешева рыбка на чужом блюдце. Дешевое на дорогое наведёт. Дёшево покупает, да домой не носит. Для друга и семь вёрст не околица. Для друга можно покупать только колач,— не понравится и сам съешь. Добрая душа не берёт барыша. Доброе дело два века живёт. Добрые жернова всё мелют. О хорошем желудке. Дожидайся от каменного попа железной просвиры. О скряге. Дожили до тюку — ни хлеба, ни табаку. Дожили — хомутом о дорогу. Дожили, что и ножки съёжили. Долго спали, да впору встали.
Дома да в людях до нови будет. Дома, как хочу, а в людях, как велят. Дома не любит, а всё «пойду домой»! Дома не научится, так в людях намучится. Дома цены не уставишь. Дома чертком, зато в люди цветком. Дом вести — не бородой трясти. Дом дело найдёт. Домовища не ищут —и само придёт. Домовище — гроб. Дорог богатому корабль, а бедному пестерь. Дорого, зато в городе. Дорогу сном не перейдёшь. Дорожка учит, а печка дрочит. Дрочит- нежит, изнеживает. Досталось денежной кошке алтынную часть волочить.
Денежной — ценою в денежку. Говорят, если глупый, неумелый человек берется за серьёзное дело. Дров нет — чаще стройся: щепами протопишь; хлеба нет—праздники делай: кусками пропитаешься. Дровни-то бы с рук опустить, а скочки и сами соскочат. Думай, как о прошлогоднем снеге. Думай не думай, гадай не гадай, а вырастет девка — замуж отдай. Думал, что пью с Романа,— ан из своего кармана. Дуракам закон не писан. Дуракам счастье, а умным ненастье. Дурака хоть в ступе толки.
Дурная снасть, так всё не в час. Дурова порода, жеребячья родня. О лицах: из духовного звания. Душа на распашку, простыня человек. Дьявол-то не ходит в яво. Его нос бог на семерых нёс. Насмешка над длинным носом. Его-то матушка моей-то матушке двоюродная Прасковья. Едут в город на пасад — с пестёрюгой поплясать.
О деревенских жителях, переселяющихся в город: им придётся ходить по миру. Елень быстра — не коню сестра.
Есть квас, да не про нас. Есть клёв, так будет и лов. Есть копьё, да в сумке. Есть — отымут, а нет — не дадут. Есть раденье, да нет владенья. Есть сердце, да закрыто дверцей. Ешь в аппетит, пока не попретит. Или: до слёз. Ешь, коровка, овсяную соломку, поминай, красулька, красное лето. Ешь пироги, а хлеб напрадки береги. Напредки — вперёд. Ешь солонее: и умрёшь, так не сгниёшь. Ешь хвойку, да ото своей вольке. Ешь хлеб, коли пирогов нет. Жарила да прягла, себя в дровни и запрягла.
Ждали города, а взяли ворога. Про дурного мужа родня жены или родня мужа о жене. Жена не рукавица: с руки не скинешь да за забор не кинешь. Жена от мужа на ноготок, а муж от жены на локоток. Жене на голову ток, а себе на шею чёрный платок.
Женские слёзы не вода, а — невода. Жену учи до детей, а детей без людей. Живём помаленьку: вашими молитвами, как соломинками, подпираемся. В ответ на вопрос: каково поживаешь? Завянет, никто не взглянет. Живи не тужи, что у них ременные гужи: у нас и лыко да мочало, а туды же умчало. Живи просто, проживешь со сто.
Жив не буду, а добуду. Живучи — оглядывайся. Живы будем — всё добудем, а умрём — с собой возьмём. Жили—не бранились, пошли — не простились. Жить поуже—не хуже. Жить, так не блажить, а блажить, так не жить. Жутко одиночке жить, а всё не коли тужить. Заварил кашу, так не жалей масла. За векшами, за норками, а пуще за хлебными корками. О дурной собаке. Завели туфли, чтоб ноги не пухли. Завёл скотинку, не жалей и хлевинку.
Завивай горе веревочкой. За вкус не берусь, а горяченько будет. На вопрос: сумеешь ли изготовить? Завтра будь—сусла дуть. Завыла кубенским волком! Загасил да плюнул, — попробуй-ка засвети.
Задним умом не ходят вперёд. Закуси горе луковицей. За обедом припрашивай, а к ужне не спрашивай. Запасливый лучше богатого. За просу в кармане не кладут. О торговцах. За пчелой пойдёшь — до мёду дойдёшь — за жуком пойдешь — до навозу дойдёшь. За свой грош везде хорош. За твои грехи тяжки мало этой чашки.
Говорит в шутку хозяин, угощая гостя. За хлеб, за соль, за щи спляшем, за кисель песенку споём. За хлеб, за соль покорно благодарю: вчера не обедал, сегодня так ушёл. Захотели от собаки кулебяки. Захотелось худого, как хорошего. За худые речи не бранят, за хорошие не дарят. За что ни возьмётся, всё духом свернётся.
За что ни хватись, всё в люди покатись. Звали на честь, а посадили на печь. Здесь дорожки гладки, удирай во все лопатки. Здесь сорвалось, так там удалось. Здоровому молиться — не болестей просить. Зимой тулуп всякому люб. Знает на 12 языков, кроме свинячьего.
Знать Фому и в рогозном ряду. Знаю одно: рассвело, да темно. Золото веско, а кверху тянет. Зять, зять, а попробуй-ка взять! Зятюшкино брюшко навокруг обошло. И безгунный не без савана. Безгунный — нищий. И бела берёза, да дёготь чёрен.
И в гробу лёжа хвастает. Про богатые похороны. И велик, да за небо не хватается, а и мал, да по земле не валяется. И видишь, да не вырвешь.
И гол, да не вор. Иголочка без ушей, а ты помахивай, да шей. Делай вид, притворяйся. И горшок с горшком соткнётся, а две хозяйки у шестка — завсегда.
Идёт менка на воронка. Идёт не спросится, придёт не скажется. Старость или смерть. И дёшево и сердито. Иди с верой, а не с мерой. И долго, да без долгу. И дурак поймёт, как масла в кашу положат. И жалко дружка, да не как своего брюшка. И жаль было матушки, да взреветь не мог.
И жаль кулака, да бить дурака. И заяц умён, да задним умом. Издали-то ни то, ни сё, что ближе — то хуже. Изжил весь век за холщовый мех. Из-за костра и щепка востра. Из кобыл да в клячи. Из хорошего положения в дурное. Из крошек — кучка, из капель — море. И знаешь, да никак, собака, не взлаешь. Из ничего не выкроишь ничего. Из огня мясо хватать. Торопиться захватить что-либо себе. Из одной пасти, да разные басни. Из простого судка не пьют, не едят.
Из простого судка — из пустой посудины. В переносном смысле: дурак ни на что не годен. Из саней он сел в салазки, а весной пойдёт в подпаски. И крепка тюрьма, да охотников нет. И кривая, да городовая. И криво впряг, да поехал так. И кривы дрова, да прямо горят. И ловок гусь, да мотай себе на ус. И ловок, да не уворотен. И медведь костоправ, да самоучка. И муха не без брюха.
И наг, и гол, и без пояса. И на Машку бывает промашка. И не любо, да смейся. И нескладно, да жалобно. И один глаз, да зорок, не нужно и сорок.
И один, да с овин. И плачешь, да прячешь. И позаде, да в том же стаде. И проведёт и выведет, в одно ухо влезет, а другое вылезет. И пустой горшок, да свой шесток. И спит, да зорю видит. Исподтиха и олешка гнётся.
И строг ваш приказ, да не слушают вас. И тряпичка, да знай, тафтичка. И ты ляжешь под образа да вылупишь глаза. И хорошо, да не как толокно: то замеси, да в рот и понеси. И хотел бы, да не умею, и сумел бы, да не смею. И худ мужичишка, да все притульишко: за него завалюсь, никого не боюсь.
И худое ремесло сто рублей стоит. И хуже, да не в той луже. И царь в один кус не отобедает. Ищет вчерашнего дня. Ищи дела, как хлеба.
И это ответ, коли лучше нет. Кабы было всё равно, так и гор бы не было. Кабы добрый умок, так не развей бы домок. Кабы знал да ведал, вчера бы пообедал. Кабы на крапиву не мороз, и зимой бы жгла. Кабы не плешь, так бы и не голо. Кабы склад да голос, разнес бы всю волость.
Кабы у дятла не нос, сидел бы в дупле. Кабы у дятла не щеки, в дупле бы и помер.
