Биография салтыкова щедрина кратко, М. Е. Салтыков-Щедрин и вятская ссылка: быт, работа и любовь
Сатирический роман М. Находясь в вятской ссылке, он часто бывал дома у своего непосредственного начальника, вице-губернатора А. Салтыков-Щедрин и Ф. В е сатира Салтыкова достигла кульминации в своем гневе и гротеске: "Современная идиллия" — 83 ; "Господа Головлевы" ; "Пошехонские рассказы" Интересно, что саму повесть «Запутанное дело» он очень не любил и уже потом, спустя годы, однажды заметил в частной беседе: «И дернул же меня черт написать такую ерунду».
В наказание за вольнодумие уже 28 апреля года он был выслан в Вятку и 3 июля определён канцелярским чиновником при Вятском губернском правлении. В ноябре того же года он был назначен старшим чиновником особых поручений при вятском губернаторе , затем два раза занимал должность правителя т.
О службе его в Вятке сохранилось мало сведений, но, судя по записке о земельных беспорядках в Слободском уезде , найденной после смерти М.
Салтыкова в его бумагах и подробно изложенной в «Материалах» для его биографии, он горячо принимал к сердцу свои обязанности, когда они приводили его в непосредственное соприкосновение с народной массой и давали ему возможность быть ей полезным. Провинциальную жизнь в самых тёмных её сторонах, в то время легко ускользавших от взора образованной публики, Салтыков узнал как нельзя лучше благодаря командировкам и следствиям, которые на него возлагались, — и богатый запас сделанных им наблюдений нашел себе место в «Губернских очерках».
Тяжёлую скуку умственного одиночества он разгонял внеслужебными занятиями: сохранились отрывки его переводов из А. Шерюэля и заметки, написанные им по поводу известной книги Чезаре Беккариа. Для сестёр Болтиных, дочерей вятского вице-губернатора, из которых одна Елизавета Аполлоновна в году стала его женой, он составил «Краткую историю России».
В ноябре года ему разрешено было, наконец, покинуть Вятку откуда он до тех пор только один раз выезжал к себе в тверскую деревню ; в феврале года он был причислен к Министерству внутренних дел , в июне того же года назначен чиновником особых поручений при министре и в августе командирован в губернии Тверскую и Владимирскую для обозрения делопроизводства губернских комитетов ополчения созванного, по случаю Крымской войны , в году.
В его бумагах нашлась черновая записка, составленная им при исполнении этого поручения. Она удостоверяет, что так называемые дворянские губернии предстали перед Михаилом Салтыковым не в лучшем виде, чем недворянская, Вятская; злоупотреблений при снаряжении ополчения им было обнаружено множество.
Несколько позже им была составлена записка об устройстве градских и земских полиций, проникнутая мало ещё распространённой тогда идеей децентрализации и весьма смело подчёркивавшая недостатки действовавших порядков. Весной года Салтыков женился на дочери бывшего вятского вице-губернатора Елизавете Аполлоновне Болтиной — [7].
Елизавета Аполлоновна, женщина красивая, образованная, более склонная к светскому образу жизни, с приёмами гостей и ответными визитами, чем к общению с литераторами, привыкшая к заграничным поездкам, не вполне отвечала духовным запросам мужа, называла его произведения «Мишелевыми глупостями» хотя и переписывала некоторые из них.
Салтыков, тяжело переживая особенно в последние годы свою семейную драму, именуя её адом, был чрезвычайно привязан к жене, не мог обойтись без нее и трёх дней. Долго у них не было детей, пока, наконец, не родились Константин — и Елизавета — [8]. Вслед за возвращением Салтыкова из ссылки возобновилась, с большим блеском, его литературная деятельность. Имя надворного советника Щедрина, которым были подписаны появлявшиеся в « Русском вестнике » с года «Губернские очерки», сразу стало одним из самых любимых и популярных.
Собранные в одно целое, «Губернские очерки» в году выдержали три издания впоследствии — ещё множество. Они положили начало целой литературе, получившей название «обличительной», но сами принадлежали к ней только отчасти.
Внешняя сторона мира кляуз, взяток, всяческих злоупотреблений наполняет всецело лишь некоторые из очерков; на первый план выдвигается психология чиновничьего быта, выступают такие крупные фигуры, как Порфирий Петрович, как «озорник», первообраз «помпадуров», или «надорванный», первообраз «ташкентцев», как Перегоренский, с неукротимым ябедничеством которого должно считаться даже административное полновластие.
Юмор, как и у Гоголя , чередуется в «Губернских очерках» с лиризмом; такие страницы, как обращение к провинции в «Скуке» , производят до сих пор глубокое впечатление. Чем были «Губернские очерки» для русского общества, только что пробудившегося к новой жизни и с радостным удивлением следившего за первыми проблесками свободного слова, — это легко себе представить.
Обстоятельствами тогдашнего времени объясняется и то, что автор «Губернских очерков» мог не только оставаться на службе, но и получать более ответственные должности. В марте года Михаил Салтыков был назначен рязанским вице-губернатором, в апреле года переведён на ту же должность в Тверь. Пишет он в это время очень много, сначала в разных журналах кроме « Русского вестника » — в «Атенее», « Современнике », « Библиотеке для чтения », «Московском вестнике» , но с года — почти исключительно в «Современнике» в году Салтыков поместил несколько небольших статей в «Московских ведомостях» ред.
Корша , в году — несколько сцен и рассказов в журнале « Время ». Из написанного им между и годами составились два сборника — «Невинные рассказы» и «Сатиры в прозе»; и тот, и другой изданы отдельно три раза , , В картинах провинциальной жизни, которые М. Салтыков теперь рисует, Крутогорск то есть Вятка скоро уступает Глупову , представляющему собою не какой-нибудь определённый, а типичный русский город — тот город, «историю» которого, понимаемого в ещё более широком смысле, несколькими годами позже написал Михаил Салтыков.
Здесь видны как последние вспышки отживающего крепостного строя «Госпожа Падейкова», «Наш дружеский хлам», «Наш губернский день» , так и очерки так называемого «возрождения», в Глупове не идущего дальше попыток сохранить в новых формах старое содержание. Староглуповец «представлялся милым уже потому, что был не ужасно, а смешно отвратителен; новоглуповец продолжает быть отвратительным — и в то же время утратил способность быть милым» «Наши глуповские дела».
В настоящем и будущем Глупова усматривается один «конфуз»: «идти вперёд — трудно, идти назад — невозможно». Только в самом конце этюдов о Глупове проглядывает нечто похожее на луч надежды: М.
Салтыков выражает уверенность, что «новоглуповец будет последним из глуповцев». В феврале года Салтыков в первый раз вышел в отставку в чине статского советника. Он хотел поселиться в Москве и основать там двухнедельный журнал; когда ему это не удалось, он переехал в Петербург и с начала года стал фактически одним из редакторов «Современника». В течение двух лет он помещает в нём беллетристические произведения, общественные и театральные хроники, московские письма, рецензии на книги, полемические заметки, публицистические статьи.
Обзор содержания статей, помещённых Михаилом Салтыковым в «Современник» и , см. Пыпина «M. Салтыков» СПб. К этому же приблизительно времени относятся и замечания М. Салтыкова на проект устава о книгопечатании, составленный комиссией под председательством князя Д. Главный недостаток проекта Салтыков видит в том, что он ограничивается заменой одной формы произвола, беспорядочной и хаотической, другой, систематизированной и формально узаконенной.
Весьма вероятно, что стеснения, которые «Современник» на каждом шагу встречал со стороны цензуры, в связи с отсутствием надежды на скорую перемену к лучшему, побудили Михаила Салтыкова опять поступить на службу, но в другое ведомство, менее прикосновенное к злобе дня.
В ноябре года он был назначен управляющим Пензенской казённой палатой, два года спустя переведён на ту же должность в Тулу , а в октябре года — в Рязань [9]. Его тяга к литературе оставалась, однако, прежней: как только « Отечественные записки » перешли с 1 января года под редакцию Некрасова , Михаил Салтыков стал одним из их самых усердных сотрудников, а в июне года окончательно покинул службу и занял должность одного из главных сотрудников и руководителей журнала, официальным редактором которого стал десять лет спустя, после смерти Некрасова.
Пока существовали «Отечественные записки», то есть до года , М. Салтыков работал исключительно для них. Большая часть написанного им в это время вошла в состав следующих сборников: «Признаки времени» и «Письма из провинции» , , , « История одного города » 1 и 2 изд.
Сверх того в «Отечественных записках» были напечатаны в году «Культурные люди» и «Итоги», при жизни Салтыкова не перепечатанные ни в одном из его сборников, но включённые в посмертное издание его сочинений. После запрета «Отечественных записок» Михаил Салтыков помещал свои произведения преимущественно в « Вестнике Европы »; отдельно «Пёстрые письма» и «Мелочи жизни» были изданы при жизни автора и , « Пошехонская старина » — уже после его смерти, в году.
Здоровье Михаила Евграфовича, расшатанное ещё с половины х годов, было глубоко подорвано запретом «Отечественных записок». Впечатление, произведённое на него этим событием, изображено им самим с большой силой в одной из сказок «Приключение с Крамольниковым», который «однажды утром, проснувшись, совершенно явственно ощутил, что его нет» и в первом «Пёстром письме», начинающемся словами: «несколько месяцев тому назад я совершенно неожиданно лишился употребления языка».
Редакционной работой М. Салтыков занимался неутомимо и страстно, живо принимая к сердцу всё, касающееся журнала. Окружённый людьми ему симпатичными и с ним солидарными, Салтыков чувствовал себя благодаря «Отечественным запискам» в постоянном общении с читателями, на постоянной, если можно так выразиться, службе у литературы, которую он так горячо любил и которой посвятил в «Круглом годе» такой чудный хвалебный гимн письмо к сыну, написанное незадолго до смерти, оканчивается словами: «паче всего люби родную литературу и звание литератора предпочитай всякому другому».
Незаменимой утратой был для него разрыв непосредственной связи с публикой. Михаил Салтыков знал, что «читатель-друг» по-прежнему существует — но этот читатель «заробел, затерялся в толпе, и дознаться, где именно он находится, довольно трудно».
Мысль об одиночестве, о «брошенности» удручает его всё больше и больше, обостряемая физическими страданиями и в свою очередь обостряющая их. Недуг впился в меня всеми когтями и не выпускает из них.
Измождённое тело ничего не может ему противопоставить». Последние его годы были медленной агонией, но он не переставал писать. Пока он мог держать перо, его творчество оставалось до конца сильным и свободным: «Пошехонская старина» ни в чём не уступает его лучшим произведениям. Незадолго до смерти он начал новый труд, об основной мысли которого можно составить себе понятие уже по его заглавию: «Забытые слова» «Были, знаете, слова, — сказал Салтыков Н.
Михайловскому незадолго до смерти, — ну, совесть, отечество, человечество, другие там ещё… А теперь потрудитесь-ка их поискать!.. Надо же напомнить! Он умер от закупорки мозговых сосудов 28 апреля 10 мая года и погребён 2 14 мая, согласно его желанию, на Волковском кладбище , рядом с И. В г. В интерпретации текстов М. Салтыкова имеются две исследовательские линии. Одна, традиционная, восходящая к литературной критике XIX века, видит в его творчестве выражение обличительного пафоса и едва ли не хронологию важнейших событий истории российского общества.
Вторая, сформировавшаяся не без влияния герменевтики и структурализма , выявляет в текстах объективно данные семантические конструкты разных уровней, позволяющие говорить о сильном мировоззренческом напряжении прозы Щедрина, ставящем её в один ряд с Ф. Достоевским и А. Представителей традиционного подхода упрекают в социологизаторстве и эпифеноменализме , стремлении увидеть в тексте то, что из-за внешней ангажированности хочется увидеть, а не то, что в нём самом дано.
Традиционный критический подход акцентирует внимание на отношении Салтыкова к реформам не замечая разницы между личной позицией и художественным текстом.
Двадцать лет кряду все крупные явления русской общественной жизни встречали отголосок в произведениях Михаила Салтыкова, иногда предугадывавшего их ещё в зародыше. Это — своего рода исторический документ, доходящий местами до полного сочетания реальной и художественной правды.
Занимает свой пост М. Салтыков в то время, когда завершился главный цикл «великих реформ» и, говоря словами Некрасова, «рановременные меры» рановременные, конечно, только с точки зрения их противников «теряли должные размеры и с треском пятились назад». Осуществление реформ, за одним лишь исключением, попало в руки людей, им враждебных. В обществе всё резче заявляли себя обычные результаты реакции и застоя: мельчали учреждения, мельчали люди, усиливался дух хищения и наживы, всплывало наверх всё легковесное и пустое.
При таких условиях для писателя с дарованием Салтыкова трудно было воздержаться от сатиры. Орудием борьбы становится в его руках даже экскурсия в прошедшее: составляя «Историю одного города», он имеет в виду — как видно из письма его к А.
Пыпину , опубликованного в году , — исключительно настоящее. И даже не NN. И действительно, Бородавкин «История одного города» , пишущий втихомолку «устав о нестеснении градоначальников законами», и помещик Поскудников «Дневник провинциала в Петербурге» , «признающий небесполезным подвергнуть расстрелянию всех несогласно мыслящих» — это одного поля ягоды; бичующая их сатира преследует одну и ту же цель, всё равно, идёт ли речь о прошедшем или о настоящем.
Всё написанное Михаилом Салтыковым в первой половине х годов даёт отпор, главным образом, отчаянным усилиям побеждённых — побеждённых реформами предыдущего десятилетия — снова завоевать потерянные позиции или вознаградить себя, так или иначе, за понесённые утраты. В «Письмах о провинции» историографы — то есть те, что издавна делали русскую историю — ведут борьбу с новыми сочинителями; в «Дневнике провинциала» сыплются, как из рога изобилия, прожекты, выдвигающие на первый план «благонадёжных и знающих обстоятельства местных землевладельцев»; в «Помпадурах и Помпадуршах» крепкоголовые «экзаменуют» мировых посредников, признаваемых отщепенцами дворянского лагеря.
В «Господах ташкентцах» мы знакомимся с «просветителями, свободными от наук» и узнаём, что «Ташкент есть страна, лежащая всюду, где бьют по зубам и где имеет право гражданственности предание о Макаре, телят не гоняющем». Не щадит М. Салтыков и новые учреждения — земство , суд , адвокатуру , — не щадит их именно потому, что требует от них многого и возмущается каждой уступкой, сделанной ими «мелочам жизни».
Отсюда и строгость его к некоторым органам печати, занимавшимся, по его выражению, «пенкоснимательством». В пылу борьбы Салтыков мог быть несправедливым к отдельным лицам, корпорациям и учреждениям, но только потому, что перед ним всегда носилось высокое представление о задачах эпохи.
Ко второй половине х годов относится создание им таких типов, как Дерунов и Стрелов, Разуваев и Колупаев. В их лице хищничество с небывалой до тех пор смелостью предъявляет свои права на роль «столпа», то есть опоры общества — и эти права признаются за ними с разных сторон как нечто должное припомним станового пристава Грацианова и собирателя «материалов» в « Убежище Монрепо ».
Мы видим победоносный поход «чумазого» на «дворянские усыпальницы», слышим допеваемые «дворянские мелодии», присутствуем при гонении против Анпетовых и Парначевых, заподозренных в «пущании революции промежду себя».
Ещё печальнее картины, представляемые разлагающейся семьёй, непримиримым разладом между «отцами» и «детьми» — между кузиной Машенькой и «непочтительным Коронатом», между Молчалиным и его Павлом Алексеевичем, между Разумовым и его Стёпой. С особенным негодованием обрушивается сатирик на «литературные клоповники», избравшие девизом: «мыслить не полагается», целью — порабощение народа, средством для достижении цели — оклеветание противников. В литературу, с другой стороны, вторгается улица, «с её бессвязным галденьем, низменной несложностью требований, дикостью идеалов» — улица, служащая главным очагом «шкурных инстинктов».
Несколько позже наступает пора «лганья» и тесно связанных с ним «извещений». Иногда например в одном из «Писем к тётеньке» Салтыков надеется на будущее, выражая уверенность, что русское общество «не поддастся наплыву низкопробного озлобления на всё выходящее за пределы хлевной атмосферы»; иногда им овладевает уныние при мысли о тех «изолированных призывах стыда, которые прорывались среди масс бесстыжества — и канули в вечность» конец « Современной идиллия ».
Он вооружается против новой программы: «прочь фразы, пора за дело взяться», справедливо находя, что и она — только фраза и вдобавок «истлевшая под наслоениями пыли и плесени» «Пошехонские рассказы». Удручаемый «мелочами жизни», он видит в увеличивающемся их господстве опасность тем более грозную, чем больше растут крупные вопросы: «забываемые, пренебрегаемые, заглушаемые шумом и треском будничной суеты, они напрасно стучатся в дверь, которая не может, однако, вечно оставаться для них закрытой».
Наблюдая со своей сторожевой башни изменчивые картины настоящего, Михаил Салтыков никогда не переставал вместе с тем глядеть в неясную даль будущего.
Сказочный элемент, своеобразный, мало похожий на то, что обыкновенно понимается под этим именем, никогда не был совершенно чужд произведениям М. Салтыкова: в изображения реальной жизни у него часто врывалось то, что он сам называл волшебством. Это — одна из тех форм, которые принимала сильно звучавшая в нём поэтическая жилка. В его сказках, наоборот, большую роль играет действительность, не мешая лучшим из них быть настоящими «стихотворениями в прозе». Таковы « Премудрый пискарь », «Бедный волк», «Карась-идеалист», «Баран непомнящий» и, в особенности, «Коняга».
Идея и образ сливаются здесь в одно нераздельное целое: сильнейший эффект достигается самыми простыми средствами. Немного найдётся в российской литературе таких картин русской природы и русской жизни, какие раскинуты в «Коняге».
После Некрасова ни у кого не слышалось таких стонов душевного голоса, вырываемых зрелищем нескончаемого труда над нескончаемой задачей. Великим художником является Салтыков и в « Господах Головлёвых ». Члены Головлёвской семьи, этого странного продукта крепостной эпохи — не сумасшедшие в полном смысле слова, но повреждённые совокупным действием физиологических и общественных условий.
Внутренняя жизнь этих несчастных, исковерканных людей изображена с такой рельефностью, какой редко достигает и российская, и западноевропейская литература. Это особенно заметно при сравнении картин, аналогичных по сюжету, — например, картин пьянства у Михаила Салтыкова Степан Головлёв и у Золя Купо, в «Западне». Последняя написана наблюдателем-протоколистом, первая — психологом-художником. Салтыкова нет ни клинических терминов, ни стенографически записанного бреда, ни подробно воспроизведённых галлюцинаций; но с помощью нескольких лучей света, брошенных в глубокую тьму, перед нами восстаёт последняя, отчаянная вспышка бесплодно погибшей жизни.
В пьянице, почти дошедшем до животного отупения, мы узнаём человека. Ещё ярче обрисована Арина Петровна Головлёва — и в этой чёрствой, скаредной старухе Салтыков также нашёл человеческие черты, внушающие сострадание.
Он открывает их даже в самом «Иудушке» Порфирии Головлёве — этом «лицемере чисто русского пошиба, лишённом всякого нравственного мерила и не знающем иной истины, кроме той, которая значится в азбучных прописях». Никого не любя, ничего не уважая, заменяя отсутствующее содержание жизни массой мелочей, Иудушка мог быть спокоен и по-своему счастлив, пока вокруг него, не прерываясь ни на минуту, шла придуманная им самим суматоха.
Внезапная её остановка должна была разбудить его от сна наяву, подобно тому, как просыпается мельник, когда перестают двигаться мельничные колёса. Однажды очнувшись, Порфирий Головлёв должен был почувствовать страшную пустоту, должен был услышать голоса, заглушавшиеся до тех пор шумом искусственного водоворота.
Совесть есть и у Иудушек; по выражению Салтыкова, она может быть только «загнана и позабыта», может только устранить до поры до времени «ту деятельную чуткость, которая обязательно напоминает человеку о её существовании». В изображении кризиса, переживаемого Иудушкой и ведущего его к смерти, нет поэтому ни одной фальшивой ноты, и вся фигура Иудушки принадлежит к числу самых крупных созданий Михаила Салтыкова.
Рядом с «Господами Головлёвыми» должна быть поставлена «Пошехонская старина» — удивительно яркая картина тех основ, на которых держался общественный строй крепостной России.
Салтыков не примирён с прошедшим, но и не озлоблен против него; он одинаково избегает и розовой, и безусловно-чёрной краски.
Ничего не скрашивая и не скрывая, он ничего не извращает — и впечатление получается тем более сильное, чем живее чувствуется близость к истине. Если на всём и на всех лежит печать чего-то загадочного, обособляющего и властителей, и подвластных, то ведь именно такова и была деревенская дореформенная Россия. Может быть, где-нибудь и разыгрывались идиллии вроде той, которую мы видим во «Сне» Обломова; но на одну Обломовку сколько приходилось Малиновцев и Овсецовых, изображённых Салтыковым?
Подрывая раз и навсегда возможность идеализации крепостного быта, «Пошехонская старина» даёт вместе с тем целую галерею портретов, нарисованных рукою истинного художника.
Особенно разнообразны типы, взятые Салтыковым из крепостной массы. Смирение, например, по необходимости было тогда качеством весьма распространённым; но пассивное, тупое смирение Конона не походит ни на мечтательное смирение Сатира-скитальца, стоящего на рубеже между юродивым и раскольником-протестантом, ни на воинственное смирение Аннушки, мирящейся с рабством , но отнюдь не с рабовладельцами.
Избавление и Сатир, и Аннушка видят только в смерти — и это значение она имела тогда для миллионов людей. Колдовство рушится, цепи рабства падут, явится свет, которого не победит тьма». Михаил Салтыков-Щедрин появился на свет 27 января года в деревне Спас-Угол, что в Калязинском уезде Тверской губернии. Сейчас это Московская область, Талдомский район.
Семья Михаила была весьма состоятельной. Отец, Евграф Васильевич Салтыков, служил коллежским советником. Мать, Ольга Михайловна Забелина, была дочерью богатых купцов. Первоначальное образование Михаила было домашним: родители приставили к нему смышленого крепостного, художника Павла Соколова. После этого воспитанием будущего писателя занималась гувернантка, священник, студент семинарии и старшая сестра. Когда Салтыкову-Щедрину настало 10 лет, он поступает в Московский дворянский институт.
Здесь он демонстрирует большие успехи в обучении во многом благодаря домашнему образованию , и уже спустя два года направляется в Царскосельский лицей. Период обучения в Царскосельском, а затем в Александровском лицее становится и периодом начала творчества Салтыкова-Щедрина.
Примечательно, что стихи, которые он писал в то время, характеризовались учителями как «неодобрительные». И касалось это не стиля, а содержания, ведь уже тогда Михаил начинал проявлять свою склонность к высмеиванию недостатков окружающего его мира. Эти стихи в сочетании с далеко не идеальным поведением заставили Михаила окончить Александровский лицей по второму разряду. Хотя с его знаниями он вполне мог получить и первый разряд.
В году, вскоре после окончания лицея, Салтыков-Щедрин поступает на службу в канцелярию военного министерства. Ему пришлось проработать там два года, прежде сем получить штатное место. Казенная служба не мешает развиваться вольнодумным идеям Салтыкова-Щедрина, и реакция властей на его произведения не заставила себя долго ждать.
Одно из первых произведений писателя — повесть «Запутанное дело», которая высмеивала некоторые порядки тогдашней России. В году за это сочинение Салтыкова-Щедрина отправляют на службу в Вятку. Официально это был служебный перевод, но на самом деле — ссылка подальше от столицы.
Жизнь провинции давалась Михаилу Евграфовичу нелегко и долго, и вспоминать ее писатель потом не очень любил. Тем не менее, к нему очень хорошо относилось местное общество, он был желанным гостем в каждом доме. Репутация его как чиновника была безупречной: работал по справедливости и взяток не брал даже с тех, которые предлагали «подношения». Наблюдения за жизнью серой провинции дали богатый материал для будущих сочинений.
Михаил Евграфович часто ездил в командировки, во время которых собирал информацию о провинциальной жизни для своих произведений. Вернувшись в году из ссылки, Салтыков-Щедрин поступил на службу в министерство внутренних дел. В — годах были опубликованы его «Губернские очерки». В году Михаила Евграфовича назначили вице-губернатором Рязани, а затем Твери.
Параллельно писатель печатался в журналах «Русский вестник», «Современник», «Библиотека для чтения». В году Салтыков-Щедрин, биография которого ранее была связана больше с карьерой, чем с творчеством, покидает государственную службу. Остановившись в Петербурге, писатель устраивается работать редактором в журнал «Современник».
Вскоре выходят его сборники «Невинные рассказы», «Сатиры в прозе». В году Салтыков-Щедрин вернулся на службу, заняв должность управляющего казенной палаты в Пензе, а затем в Туле и Рязани. С года Михаил Евграфович уходит в отставку, активно занимается литературной деятельностью. В этом же году писатель становится одним из редакторов «Отечественных записок», а после смерти Николая Некрасова занимает пост ответственного редактора журнала.
В — годах Салтыков-Щедрин создает одно из самых известных своих произведений — «История одного города» краткое содержание , в котором поднимает тему отношений народа и власти.
- Краткое Содержание Горе От Ума 3 Действие
- Интересные Факты Из Жизни Тургенева Кратко
- Путешествие Из Петербурга В Москву Краткое Содержание Каждой Главы
- Шейх Хамдан Биография
- Краткое Содержание В Прекрасном И Яростном Мире
- Илья Муромец И Соловей Разбойник Былина Краткое Содержание
- Три Поездки Ильи Муромца Краткое Содержание
