Виды написания стихов
Лимерики — строфы, состоящие из пяти строк, длина и способ рифмовки которых довольно четко определяются традициями. В английском и немецком языках, где слова короткие, сильные места почти всегда ударны; в русском языке, где слова длиннее, на сильных местах ударения часто пропускаются. Будь, пожалуйста, послабее…. И был первым русским гением, кого обычная российская действительность и погубила. ЯдРо созвучий — в сказке.
Стихотворения Александр Пушкин. Серия: Собрание больших поэтов. Узнать о поступлении. Михаил Лермонтов «Выхожу один я на дорогу». Это стихотворение — несомненно, рекордсмен по успешным попыткам положить его на музыку. Романсов по нему написано более двух десятков! Видимо, сильно отзывается оно в душах романтиков всех эпох… И даже Лев Толстой, который вообще поэзию не уважал, а стихотворцев терпеть не мог, соглашался, что это истинный шедевр.
И, правда, удивительно — почему у Лермонтова получилось именно такое описание при воображаемом взгляде с небес? Задолго до полетов человека в космос, когда стало видно, что со стороны наша планета и впрямь имеет голубой цвет.
Выхожу один я на дорогу Михаил Лермонтов. Серия: Золотая серия поэзии. Новое оформление. Написать отзыв Отложить в избранное Поделиться. В корзину. Владимир Маяковский «А вы могли бы? Было время, когда Маяковский казался только поэтом, воспевавшим революцию и советский строй, а потому его лирика и творческие эксперименты оставались без внимания. Хотя он был истинный мастер стиха и дерзкий новатор в литературе. А еще этот образец его раннего творчества показывает, как менялось читательское восприятие.
Долгое время крылатыми были последние строки про ноктюрн и водосточные трубы. Но в наши дни сочинители мемов обнаружили — в первой строке можно запросто подставить «карту Гугла», что прибавило новой популярности. И это лишний раз доказало, что стихотворение продолжает активно жить.
Стихотворения Владимир Маяковский. Александр Блок «Русь моя, жизнь моя». Стихотворение считается одной из вершин творчества Блока. В нем переплелись две характерных для него темы.
Это мистическая любовь к таинственному женскому образу и искусная игра со знаками и деталями. В роли возлюбленной тут — родная земля с ее сложной, порой пугающей историей. Именно оттуда, из отечественных исторических хроник и почерпнуты автором многочисленные символы, которыми стих насыщен до предела.
Многие читатели ощущают в нем и осенившее автора предчувствие грядущих потрясений — войны и революции. Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?
Эх, не пора ль разлучиться, раскаяться Покой нам только снится Александр Блок. Серия: Эксклюзив: Русская классика. Александр Блок — разный и многогранный, как сама эпоха, в которую он жил и творил. Сергей Есенин «Не жалею, не зову, не плачу». Стихотворение очень известное и крайне грустное. А ведь автору было всего 26 лет!
Но его эйфория от своей ранней славы уже угасла, личная жизнь складывалась не слишком удачно. Стихи о музыке. Как поэты писали об арфах, скрипках, джазе и произведениях Бетховена. Тест: Ахматова или Цветаева. Проверьте, сможете ли вы отличить поэтесс друг от друга. Тополь в русской поэзии. Как Фет, Кузмин и Хлебников трактовали этот образ.
Все теги. О любви. О жизни. О войне. О родине. О природе. О женщине. О матери. О детях. О животных. О школе. Человеку надо мало…. Помните отрывок из поэмы «Реквием». На Земле, безжалостно маленькой…. Ритм здесь трехсложный: обязательные ударения падают на каждый третий слог как в дактиле, анапесте или амфибрахии , пропускаются они редко на весь приведенный отрывок — 5 раз; найдите эти места , сверхсхемные ударения — редкие и легкие на двухсложном слове — только один раз; где?
Текст похож на одну бесконечно длинную амфибрахическую или анапестическую строку. Именно поэтому это не стихи: членения на сопоставимые и соизмеримые отрезки здесь нет, наоборот, все ритмические, синтаксические и стилистические средства стараются представить текст сплошным и непрерывным. Известный стиховед С. Бонди, говоря о такой метрической прозе, напоминал стихи Маяковского о рифме как сигнале конца стиха : «Говоря по-нашему, рифма — бочка.
Строчка — фитиль. У Лермонтова такой метрической прозой написан отрывок «Синие горы Кавказа, приветствую вас!.. Этот отрывок насыщен архитектурными терминами: абак — квадратная плита на верху колонны; дантиклы — зубчики; гермесовы жезлики — жезлы, перевитые змеями, распространенный орнаментальный мотив; сложенье квадратов — так называемая прямая рустовка, членение нижней части стены врезанными рубцами. Детва в значении «детвора» — диалектизм, а прилагательное сребродрогий — неологизм Белого.
Грядой серебристой летит над водою — лучисто-волнистой грядою. Чистая, словно мир, вся лучистая — золотая заря, мировая душа. За тобой бежишь, весь горя, как на пир, как на пир спеша. Травой шелестишь: «Я здесь, где цветы Мир вам Пронесясь ветерком, ты зелень чуть тронешь, ты пахнёшь холодком и, смеясь, вмиг в лазури утонешь, улетишь на крыльях стрекозовых.
С гвоздик малиновых, с бледнорозовых кашек ты рубиновых гонишь букашек. Белого мы взяли в скобки, потому что печатаем этот текст не в том виде, в каком печатал автор. Сделано это вот почему. Мы видели: текст, в котором есть только заданное расчленение на отрезки, даже без ритма и рифмы, воспринимается как стихи: текст, а котором есть только ритм, воспринимается как проза.
Теперь убедимся, что текст, в котором есть только рифма, тоже воспринимаются как проза. В предлагаемом здесь произведении рифм очень много: приблизительно три четверти составляющих его слов зарифмованы. При таком переплетении исчезает всякая возможность предугадывать очередную рифму и воспринимать ее как сигнал конца стиха: рифма остается не членящим, не структурным, а только звуковым, орнаментальным украшением текста.
Произведение не делится на соизмеримые отрезки, не получает вертикальной организации в дополнение к горизонтальной, то есть остается прозой. Попытайтесь сами расценить тот текст на «стихи», кончающиеся рифмами; после этого его уже нельзя будет называть рифмованной прозой , а нужно будет называть, например, «рифмованным свободным стихом».
А потом сравните результат с тем, как разделил его на стихи сам Андрей Белый см. Стихотворения и поэмы. И только в Ней оправданье темных наших кровей, тысячелетней данью влагаемых в сыновей. И лишь по Ее зарокам, гонима во имя Ея — в пустыне времен и сроков летит, стеная, земля. Знаю — будут любить мои дети невский седобородый вал, оттого что был западный ветер, когда ты меня целовал. Шкапская, Этот текст записан как проза самим автором. Но в нем есть рифмы с простым и предсказуемым в отличие от предыдущего текста чередованием АБАБ — и слух, привыкший к звучанию стихов, легко ощущает их как сигналы членения на сопоставимые отрезки.
Здесь есть ритм, облегчающий соизмерение этих отрезков, и слух, привыкший к звучанию стихов, легко опознает его как ритм 3-иктного дольника см. Поэтому такой текст воспринимается не как проза, а как мнимая проза — на самом же деле это стихи З-иктного дольника с рифмовкой АБАБ , напечатанные сплошной строкой по-видимому лишь для впечатления неторжественной, интимной, скороговорочной интонации, — ср.
Автор их, поэтесса М. Шкапская, признавалась, что звучание стихов ей всегда неприятно и что сочиняет стихи она только «про себя».
Возможны, вероятно, и другие мотивировки такой записи ср. Во всяком случае, распознание стиха в такой мнимой прозе требует от читателя некоторого владения традиционной стиховой культурой. Вермель, [] Особого рода трудности при определении положения текста между стихом и прозой возникают тогда, когда этот текст слишком короток.
В этом случае ни о внутреннем членении текста, ни о поворотах, ни об их предсказуемости не возникает и речи; текст воспринимается как стих или как проза исключительно в зависимости от контекста. Недавно для таких неудобоопознаваемых форм был предложен поэтом В.
Буричем еще не привившийся термин «удетерон» гр. Таковы пословицы, поговорки, загадки, таков же и моностих одностишие. Эта строка среди прозаического монолога показалась бы несомненной прозой, но на странице альманаха или стихотворного сборника ощущается как стих.
Конечно, такие «стихи» возможны только в культуре с развитой поэтической традицией. Вермель, меценат и поэт-любитель, явно старался создать футуристический аналог знаменитому моностиху В.
Брюсова «О, закрой свои бледные ноги» , с которого, можно сказать, начался русский символизм. Подступай к глазам, разлуки жижа, сердце мне сантиментальностью расквась! Я хотел бы жить и умереть в Париже, если б не было такой земли — М о с к в а. Вихрь — Их Стих! Квятковский, Если, таким образом, членение на соотносимые отрезки является главным отличием стиха от прозы, а графическое расположение печатных строчек оказывается главным средством изобразить такое членение, то хочется спросить: а нельзя ли с помощью тех же типографских средств передать еще какие-нибудь, более сложные особенности интонации стиха?
Такие попытки делались. Но были и другие опыты. Поздний Андрей Белый, стремясь передать «мелодическое» единство стиха «Будем искать мелодии» — называлась его программная заметка , печатал почти каждое слово в отдельную строку как бы выделяя его курсивом и сдвигал части фраз вправо как бы требуя соответственного повышения или иного напряжения голоса. Квятковский, поэт-конструктивист и создатель «такто-метрической» теории стиха см.
В широкое употребление эти приемы не вошли, но пространная область для экспериментирования здесь остается. Два последних приводимых стихотворения печатаются в поздних рукописных редакциях, при жизни авторов не публиковавшихся.
Лозинскому МнОгоязычием пленительным звучат ЛеТейских берегов туманные дубровы. ОсЛавим же того, кто, мир увидев новый, ЗоИлом став, не чтит всех канувшего чад. ИсПании сады! В них птицы верещат НаСледьем сладостным.
Суровый СоК выжав из терцин, там с бездны снял покровы КрЕст утвердивший муж. Былые не молчат! ОвРаги перейдя, хоть высь была бы в тучах, МхОм полускрытый ключ слов блещущих, певучих, УдВоив поиски, ищите в тьме густой.
ДлАнь вяща с посохом. Придя к благому краю, АлКать недолго вам! Ручей коснется, знаю. РтА вашего Мы ждем! Где стих ваш золотой? Липскерову МнОгОлюбезный друг, волшебник и поэт! ЛаЛ и Топаз камей. С тИбЕтским Буддою бок о бок Тинторет. КаНоПской лирницы уста, как ночь, спокойны. ОгОнЬ чуть теплится на самом дне печурки. Лозинскому ЛеПечет ржавый ключ ОбОрвана листва ОбЫчной дачки тишь МнЕ мир мелькнул иным. ШлИ мне, поэг, стихи! ЛиХ был совет мой, но ЮлИть ли вам? ЕлОзит ветер всюду. БуНт красок равен чуду.
ЯсСин ли? О, Мани! ПоТок там иль огни? ОбЛичья не забуду! СкИнь с мысли истин груду! ЯдРо созвучий — в сказке. Вы без опаски ЯнВарь отправьте в май.
Акростихом называется стихотворение, в котором первые буквы стихов или строф складываются в определенный осмысленный порядок. Это не просто украшение: отмечая собой начало каждого стиха, они тем самым подчеркивают стихоразделы, членение текста на стиховые отрезки, то есть главное отличие стиха от прозы. Не случайно, когда в XVII в.
Это было средством лучше запомнить важный текст и ничего в нем не пропустить. Так построены уже некоторые древнееврейские псалмы. Потом акростих стал средством подчеркнуть и в то же время скрыть имя автора или адресата, если их почему-либо нельзя было дать открытым текстом. Соответственно, главным приютом акростихов стала альбомная, мадригальная поэзия, бытовая периферия литературы. По аналогии с акростихами стали сочиняться и месостихи — стихотворения, в которых осмысленное имя или фраза читались по вертикали не по первой, а по третьей или иной букве каждой строки.
Стали появляться и совсем уж изысканные сочетания акростихов и месостихов. Чтобы еще больше усложнить эти трудные фокусы, для них обычно выбирались сложные строфические формы — преимущественно сонеты см.
В предлагаемой подборке образцов публикуется впервые мы позволили себе выйти за хронологические рамки нашей книги, потому что эти опыты уникальны в русском стихотворстве. Москвич К. Липскеров и петербуржец М. Лозинский до революции писали и печатали оригинальные стихи, а после революции — преимущественно переводы. В г. Лозинскому дар от Липскерова К. В учебниках обычно пишется, что организующим центром художественного произведения является идея, а все остальные его элементы подбираются применительно к ней.
Литературовед Б. Ярхо справедливо заметил, что далеко не обязательно идея: в акростихе таким центром являются всего-навсего осевые вертикальные слова, а к ним подбирается все остальное. Верховскому Юлою жизнь юлит в чаду своих повтороВ. Рассеянно бредя, ты проглядел еЕ; И слушал тишину, и слушал в поле вечеР, Юдоль тоски земной переплавляя в стиХ, Не требуя наград, шагая неустаннО — , И в тридцати годах спокойных чистых слоВ Каким зерном нагруз твой полновесный колоС!
Ах: что нам пожелать поэту в этот сроК? Немного радости да отдыха немногО Альвинг, Как месостих складывается из серединных букв стиха, так телестих складывается из последних букв стиха. Понятно, что такая форма практически возможна только в нерифмованном стихе почему? Поэтому употребляется она гораздо реже; во всей русской поэзии мы знаем только приводимый здесь пример, да и тот печатается впервые.
Бывают и более сложные расположения выделенных слов и фраз в стихотворном тексте, например, по диагонали: 1-я буква 1-й строки, 2-я буква 2-й строки, 3-я буква 3-й строки и т. По, а переводил — что было едва ли не труднее — В. Но здесь акростих уже окончательно теряет свою первоначальную функцию разметки стихоразделов и становится только украшением, поэтому о таких приемах уместнее говорить как о фигурных стихах.
Глаз отдыхает. Сумрак ночи живой. Сердце жадно вздыхает. Шопот звезд долетает порой, И лазурные чувства теснятся толпой. Все забылося в блеске росистом. Поцелуем душистым! Поскорее блесни! Снова шепни, Как тогда: «Да! Третьяков, Под фигурными стихами обычно понимаются две не совсем одинаковые вещи.
Во-первых, это стихи обычно из одинакового числа букв , по которым в разных сложных направлениях, образуя фигурные узоры, располагаются различные акростихи, месостихи и телестихи, иногда сами выдерживающие стихотворный ритм. Мастером таких «сверх-акростихов» был латинский поэт IV в. Порфирий Оптациан. Брюсов пытался его переводить, но тщетно. Слабым подражанием такой техники является первое из приводимых стихотворений при жизни Брюсова не печатавшееся — ответ поэту В.
Шершеневичу на его такое же «фигурное» только гораздо более неуклюжее стихотворение в честь Брюсова. Видно, что «фигура» здесь — только украшение, а не структурный элемент: если ее не наделить шрифтом, то ни ритмического, ни какого-либо иного «ожидания» отдельных букв читатель не ощущает, а стало быть, и эстетического напряжения и разрешения не происходит.
А о первоначальной стихораздельной функции акростиха и говорить не приходится — достаточно взглянуть на узор. Во-вторых, фигурными называются стихи из неровных строк, складывающихся в очертания статического узора «ромб» , или изображение динамического движения раскрывающегося и закрывающегося «веера». Такие фигурные стихи известны с III в. Здесь структурность фигурной формы не вызывает сомнений: объемы каждой строки предсказуемы, каждый стих «ромба» сначала длиннее предыдущего, а потом короче предыдущего.
Производящие впечатление стихотворных фокусов, эти стихотворения принадлежат к ранним, эпатирующим произведениям русского символизма Э. Мартов и русского футуризма С. Общее в фигурных стихах того и другого рода в том, что это «стихи для глаза», исключительно для зрительного восприятия: при восприятии со слуха вся специфика их пропадает. Они прямая противоположность тем «стихам для слуха», которые силились сделать А. Белый и А. И это — интересное напоминание о сдвигающемся месте поэзии среди других искусств.
В начале своего существования, в фольклоре, она существовала слитно с песней и тем самым была близка музыке. В наше время она живет на книжных страницах, воспринимается зрением и тем самым близка графике. Еще теснее связь между поэзией и графикой становится в «стихах», которые мы увидим в следующем параграфе. Каменский В заглавии этого параграфа — невольная игра слов.
Название было выдумано, по-видимому, по аналогии с «абстрактной живописью». До нашей страны такая «конкретная поэзия» не дошла. Но по-английски слово «конкретная» имеет второе значение: «бетонный». И вот тут произошло чисто случайное совпадение: русский поэт Василий Каменский, еще в г.
Эти «поэмы» представляли собой лист со срезанным углом , расчерченный на неправильные многоугольники, заполненные словами, слогами и буквами. Больше всего они напоминали картины, покрытые вместо мазков краски мазками слов. Русские поэты-футуристы в том числе и Каменский по совместительству много занимались живописью, и это вполне могло дать толчок поэтическим новациям Каменского.
К «железобетонной поэме» «Константинополь» сохранился автокомментарий, записанный критиком А. Шемшуриным см. Он небезынтересен. Из него следует, что в каждом многоугольнике есть какое-то ведущее слово, а вокруг него нанизываются по смыслу как в правом нижнем углу , по звуку как в левом верхнем углу , по образным ассоциациям как вокруг слова «полумесяцы» ассоциативно близкие слова и слоги, по возможности сплетающиеся друг с другом «виноградень», «тур-ки фес-ки», «аст-ры, ры-нок» и пр.
Перед нами рынок нижний правый угол , морская прогулка нижний левый , мечети, как вскинутые клювы цапель на фоне заката «полумесяцы То новое, что дает нам этот текст со стиховедческой точки зрения, — это произвольность порядка его чтения. До сих пор мы видели хотя бы строчки, по которым следовал наш взгляд; здесь и того нет.
Поэт, по-видимому, предполагает, что мы начинаем чтение точнее, рассматривание с самого крупного слова «Константинополь», но мы столь же вправе начать с первого бросившегося в глаза «N» или с верхнего левого «Й» или с серединного столбца.
Перед нами «стихи для глаза» в предельной форме. Более того, мы уже не можем с ручательством сказать, что это стихи вообще; раз нет заданной последовательности чтения, то подавно нет и какой бы то ни было предсказуемости отрезков текста. Каменский и его современные западные продолжатели мог бы назвать свои произведения и «железобетонной прозой».
Утро, вворк — и кровь во рту. Убор гробу-терему, Иноки, жуть и тужьи кони. Опели они чинно и лепо; Церковь гуденья недуг в окрест — И толп ужин, и нижу плоти Зубра, и мумм, и арбуз. И ловит жена манеж «Тиволи», И жокей так снежен скатье кожи; А ты, могилка, как лик, омыта: Тюлий витер ретив и лют. Сельвинский, [] Самый яркий образец «стихов для глаза» — палиндромон гр.
Понятно, что этот эффект поддается восприятию только при чтении, а не на слух. Отчетливость деления на строки и замкнутость этих строк достигает здесь предела. В русском языке осмысленные палиндромоны составляются очень трудно, но в языках иного строя например, в китайском могут достигать большой выразительности. Среди поэтов начала XX в. Хлебников, автор палиндромической поэмы «Разин»: для него эта форма связывалась с идеями обратимости, повторности и познаваемости времени.
Приводимый палиндромон из книги И. Сельвинского «Записки поэта» М. Загляну я в небо ночи — звезды; Загляну тебе я в очи — звезды.
Нашей песней мы разбудим месяц; В нашей песне мы забудем месяц. Стоит тоже помнить месяц! Разыщи его при солнце! Разгляди при нем-ка звезды! А вот ты! Курдюмов, [] Итак, стих отличается от прозы тем, что в прозе текст членится на отрезки только синтаксисом, а в стихе — еще и дополнительным членением, отмеченным особым образом обычно — печатанием отдельными строчками.
Наиболее яркий случай «синтаксического» деления — параллелизм: это когда смежные строки строятся по одинаковой схеме и перекликаются друг с другом каждым или почти каждым словом. Предполагается, что именно параллелизм был древнейшей в мире формой стиха.
Наиболее яркий случай «антисинтаксического» деления — анжамбман фр. В стихотворении Вс. Курдюмова начало построено на параллелизмах, а конец — на анжамбманах. Первые три двустишия представляют собой идеальный параллелизм: каждая строка — отдельная фраза, первые и последние слова в этих фразах совпадают. Следующее трехстишие не столь стройно, но все равно каждая строка в нем — отдельная фраза, а заканчивающие их слова «месяц», «солнце» и «звезды» после предыдущих двустиший воспринимаются как однородные.
Есть ли в этом стихотворении рифмы? Но присмотритесь еще и к оттенкам значений ключевых слов «солнце», «звезды», «месяц». В 1-й строке «солнце» в прямом смысле слова — «небесное светило»; во 2-й строке в переносном смысле — «возлюбленная». В 3-й строке «звезды» в прямом смысле слова — те, которые на небе; в 4-й строке в переносном — глаза возлюбленной. В первом трехстишии все три слова — в прямых значениях; во втором трехстишии — в переносных. Прозрачней мирры Твое лицо, а кровь на желтом блюде — Как альмандины.
Волосы твои, Такие длинные, сплету с моими — И наши губы вровень будут Еще не сыты груди, И запах крови сладострастно мучит. Ты не хотел смотреть, как я плясала, Упрямый Гляди же Ах, в ласках я была б еще искусней! Ресницы у тебя как шелк, а зубы Холодные.
Коварный холод, льющий Безумие в лобзания. Каким бы ты красноречивым был любовником, Пророк, поправший красоту земную, Даривший черни пылкие слова.
Меня ты презирал Прими во мщенье И сохрани мой образ навсегда! Быстро опускает мертвецу веки и ладонями крепко прижимает их. Голос раба — Тебя зовет царица!.. Эльснер, [] Стихораздел, самое важное место стиха, в новоевропейской поэзии преимущественно отмечается рифмой. Но это не обязательно. Античная поэзия не знала рифмы; а когда в эпоху Возрождения стали создаваться жанры, подражающие античным, то в них тоже стал использоваться нерифмованный белый стих.
Самым популярным из этих жанров была трагедия: итальянская, потом английская Шекспир , потом немецкая Шиллер , потом русская «Борис Годунов».
Из трагедии этот нерифмованный 5-ст. Вновь я посетил Монологом, как бы вырванным из ненаписанной трагедии, является и стихотворение В. Эльснера: это, несомненно, слова Саломеи перед отрубленной головой Иоанна Крестителя тема, популярная после «Иродиады» Флобера, «Саломеи» Уайльда и рисунков к ней Бердслея. Для драматического стиха характерны гибкие переносы фразы со строки на строку анжамбманы ; тематическая кульминация отмечена самым смелым из таких переносов « А белокурый юнга, Швырнув недопитой бутылкой в чайку, Легко переступил через меня.
Тяжелый полдень прожигал мне веки, Я жмурился от блеска желтых досок, Где быстро высыхала лужа крови, Которую мы не успели вымыть И отскоблить обломками ножа.
Неповоротливый и сладко-липкий Язык заткнул меня, как пробка флягу, И тщетно я ловил хоть каплю влаги, Хоть слабое дыхание бананов, Летящее с Проклятых Островов. Вчера, как выволокли из каюты, Так и оставили лежать на баке, Гнилой сухарь сегодня бросил боцман И сам налил разбавленного виски В потрескавшуюся мою гортань.
Измученный, я начинаю бредить, И снится мне, что снег идет в Бретани, И Жан, постукивая деревяшкой, Плетется в старую каменоломню, А в церкви гаснет узкое окно. Рождественский, В русском белом 5-ст. В предыдущем тексте это не соблюдалось в начале и соблюдалось в конце стихотворения, от этого конец звучал спокойнее.
Если урегулировать чередование женских Ж и мужских М окончаний и подчеркнуть его синтаксисом, то текст станет строфическим как здесь с повторяющимся и поэтому предсказуемым ЖЖЖЖМ. Театр Расина! Мощная завеса Нас отделяет от другого мира В приведенном стихотворении Вс.
Рождественского начальная строка представляет собой цитату из Лермонтова, причем из прозы «Княжна Мери». Картонажный мастер, глупый, глупый, Видишь, кончилась моя страда, Губы милой были слишком скупы, Сердце не дрожало никогда. Страсть пропела песней лебединой, Никогда ей не запеть опять, Так же как и женщине с мужчиной Никогда друг друга не понять. Но поет мне голос настоящий, Голос жизни, близкой для меня, Звонкий, словно водопад гремящий.
Словно гул растущего огня: «В этом мире есть большие звезды, В этом мире есть моря и горы, Здесь любила Беатриче Данта, Здесь ахейцы разорили Трою! Если ты теперь же не забудешь Девушку с огромными глазами, Девушку с искусными речами, Девушку, которой ты не нужен, То и жить ты, значит, недостоин». Но в нескольких местах в него вторгаются рифмованные четверостишия. Один раз — в кульминационный момент судьбы Бориса, в конце его монолога Ужели тень сорвет с меня порфиру, Иль звук лишит детей моих наследства?
Безумец я! На призрак сей подуй — и нет его. Так решено: не окажу я страха — Но презирать не должно ничего Ох, тяжела ты, шапка Мономаха! Другой раз — в кульминационный момент судьбы Самозванца, в начале его монолога: Тень Грозного меня усыновила, Димитрием из гроба нарекла, Вокруг меня народы возмутила И в жертву мне Бориса обрекла. Царевич я. Довольно, стыдно мне Пред гордою полячкой унижаться Совершенно очевидно, что эти вкрапления рифм в безрифменный стих служат средством выделения наиболее важных мест — как бы «рифмическим курсивом».
Но из этого совсем не следует, что рифмованный стих от природы более возвышен и многозначителен, чем нерифмованный. Приводимое стихотворение — пример противоположного соотношения рифмованного и нерифмованного стиха: основная часть его написана с рифмами, а концовочная, самая важная, — без рифм; и эффект получается не меньший. Можно сказать: в драме основная, нерифмованная часть диалогов как бы воспроизводит разговорную речь, заставляя забывать о поэзии, а рифма, являясь в самых ответственных местах, о ней напоминает и этим возвышает тон; в нашем стихотворении основная, рифмованная часть выдержана в легком альбомном стиле, а безрифмие, являясь в концовке, напоминает интонацией монолог торжественной трагедии и этим возвышает тон.
Гумилевское стихотворение — альбомное в буквальном смысле слова, из любовного цикла к даме, которая вышла замуж не за него, а за американца; он даже собирался озаглавить весь цикл «Картонажный мастер». И в том и в другом случае главное — не внутренние свойства нерифмованного и рифмованного стиха, а отношение того и другого, их смена. Ночью ставил я ногу в стремя И давал жеребцу поводья. А когда выгибал он шею, Как я бил его толстой плетью, Как боялся, что не успею Перегнать грозовую темень! Но земля широко стонала, Отражая нас гулкой грудью, Чаще звездное опахало, Развеваясь, роняло перья.
О, скорее! Не опоздать бы Я кричу, я глотаю ветер. Это ночь нашей черной свадьбы С той, которой сейчас не спится. Если в башне огонь зеленый. Если выйдет она навстречу, — Мне не надо моей короны, От меня отступился дьявол. Под сливой у старых качелей Арон, выгоняя Эпштейна, измял ему страшно сорочку Дочку запер в кладовку и долго сопел над бассейном, Где плавали красные рыбки.
Эпштейна чуть-чуть не съели собаки. Madame иссморкала от горя четыре платка, А бурный Фарфурник разбил фамильный поднос. Наутро очнулся. Разгладил бобровые баки, Сел с женой на диван, втиснул руки в бока И позвал от слез опухшую дочку. Пилили, пилили, пилили, но дочка стояла, как идол. Смотрела в окно и скрипела, как злой попугай: «Хочу за Эпштейна».
Фарфурник подумал Ни словом решенья не выдал, Послал куда-то прислугу, а сам, как бугай, Уставился тяжко в ковер. Дочку заперли в спальне. Эпштейн-голодранец откликнулся быстро на зов: Пришел, негодяй, закурил и расселся, как дома.
Madame огорченно сморкается в пятый платок. Ой, сколько она наплела удручающих слов: «Сибирщнк! Свиная трахома! Провокатор невиннейшей девушки, чистой, как мак!.. Черный, Кроме стиха рифмованного и нерифмованного возможен стих полурифмованный — такой, в котором часть стихоразделов отмечается рифмами, а часть — нет.
Это не вызывает трудностей при восприятии, — кажется, что это не четыре коротких, а два длинных стиха АА , для удобства разделенных каждый пополам. В предлагаемой «Балладе» последовательность обратная — АХАХ : рифмовка нечетных строк заставляет ожидать, что и четные будут рифмоваться, и неподтверждение этого ожидания на каждой четвертой строке ощущается легким потрясением, что вполне соответствует эмоциональному содержанию стихотворения.
Полурифмовка такого типа употреблялась редко: в начале XX в. Начало «повести» Саши Черного воспринимается совсем по-иному. Его рифмовка — АБХАБХ , причем каждая рифма и каждое нерифмованное окончание может быть и мужским, и женским; строчки длинные, сбивчивого ритма [это 5—6-иктный дольник, ср. Это, разумеется, вполне согласно с обшей прозаизированной интонацией и вульгаризированным стилем повествования капцан — нищий; слово «лапацон» лучше не переводить.
Сойдя с лазоревых высот, И утомительные дали, И мед укрепный дольних сот. Когда в полях томленье спело, На нивах жизни всхожий злак, Мне песню медленную спело Молчанье, сеющее мак.
Когда в цветы впивалось жало Одной из медотворных пчел, Серпом горящим солнце жало Созревшие колосья зол. Когда же солнце засыпало На ложе облачных углей, Меня молчанье засыпало Цветами росными полей. И вкруг меня ограды стали, Прозрачней чистого стекла, Но тверже закаленной стали, И только ночь сквозь них текла, Пьяна медлительными снами, Колыша ароматный чад. И ночь, и я, и вместе с нами Мечтали рои вешних чад. Сологуб, [] Чтобы рифма ощущалась как рифма, необходимо, чтобы рифмующие слова имели и сходство по звуку , и различие по смыслу.
Если последние слова строчек будут различны не только по смыслу, но и по звуку, то стихотворение будет восприниматься как нерифмованное см. Поэтому, в частности, слабыми считаются рифмы слов, различающихся лишь приставками «поделать-приделать», «хороший-нехороший» : в них много звукового сходства, но слишком мало смыслового различия.
Наоборот, особенно эффектна бывает рифма, образованная словами, по звучанию совершенно тождественными, а по смыслу не имеющими ничего общего, то есть омонимами. Обычно таких словарных пар в языке мало, поэтому омонимические рифмы ощущаются как изысканный курьез, игра слов.
В некоторых литературах, например в арабо-персидской, такие рифмы-каламбуры нарочно культивировались. Именно таковы в этом стихотворении Ф. Сологуба все женские рифмы а в последнем четверостишии и мужская. Замечательно, что образный строй и торжественная интонация стихотворения исключают всякую комическую установку, обычно сопутствующую игре слов; поэтому даже не всякий читатель сразу заметит, что перед ним омонимические рифмы.
Сологуб, любивший не подчёркивать, а скрывать свои формальные изыски ср. Бейся головою и в предельной муке Руки ломай — не станет тоньше стена. Не докричать, не докричать до человека, Даже если рот — Везувий, а слова — лава, камни и кровь.
Проклинай, плачь, славословь! Любовь не долетит до человека. За стеною широкая терпкая соленая степь, Где ни дождя, ни ветра, ни птицы, ни зверя. Отмеренной бесслезной солью падала каждая потеря И сердце живое мое разъедала, как солончак — черноземную степь. Только над степью семисвечником пылают Стожары, Семью струнами протянут с неба до земли их текучий огонь.
Звон тугой, стон глухой, только сухою рукою тронь Лиры моей семизвездной Стожары. Радлова, [] Если в белом, нерифмованном стихе несколько строчек подряд будут кончаться на одно и то же слово, то мы не скажем «здесь возникает рифма»: повтор одинаковых слов то есть тождественных и по звуку, и по смыслу , как сказано, не ощущается как рифма.
Но если такие строчки возникнут среди рифмованных стихов, то контекст заставит воспринимать их как рифмованные: это будет тавтологическая рифма — слово рифмуется с самим собой по-греч.
В таком случае читательское сознание невольно начинает выискивать: нет ли в этих двух употреблениях одного и того же слова разницы смысловых оттенков или хотя бы разницы ситуаций, в которых оно звучит? Если есть, то тавтологическая рифма приближается к омонимической и ощущается такой же а то и более изысканной.
Стихотворение Анны Радловой говорит о человеческом взаимонепонимании к нему взят эпиграф из A. Ремизова: «Человек человеку — бревно». Его рифмовка — охватная, АББА ; она звучит напряженнее, чем обычная АБАБ , слух ждет возвращения рифмы А на третьей строке, а она возвращается только на четвертой; ожидание затягивается. Мало того, именно эта рифма А «стена» «человека» и т.
Можно сказать, что рифмовка вторит теме: первое рифмующее слово вылетает, словно от человека к человеку, в надежде на отклик, но отклика нет, и вместо второго рифмующего слова безрадостно возвращается, как эхо, то же первое. Так ли это на ваш слух? Какие еще субъективные интерпретации возможны? В челне их два. И старший говорит: «Люблю сей град, открытый зимним пургам, На тонях вод, закованных в гранит. Он создан был безумным Демиургом.
Вон конь его и змей между копыт: Конь змею — «сгинь! Судьба империи в двойной борьбе: Здесь бунт — там строй; здесь бред — там клич судьбе. Но вот сто лет в стране цветут Рифейской Ликеев мирт и строгий лавр палестр».. И глядя вверх на шпиль адмиралтейский. Сказал другой: «Вы правы, граф де-Местр». Луг потускнелый гладко скошен Бескрайним ветром в бездну взброшен, День отлетел, как лист осенний. Итак, лишь нитью, тонким стеблем Он к жизни был легко прицеплен!
В моей душе огонь затеплен, Неугасим и неколеблем. Ходасевич, В каждом языке есть слова и грамматические формы, на которые можно подобрать много рифм, и есть другие, на которые рифм почти нет. Первыми обычно пренебрегают как слишком легкими: например, в русском языке глагольные рифмы считаются «слабыми», потому что на -ать, -ить, -ал, -ил можно набрать великое, но однообразное множество рифмующих глаголов.
