Бахыт кенжеев личная жизнь, Поэт Бахыт Кенжеев
Джеймс Джойс Портрет художника в юности. Гаснут в домах окрестных огни. Не повторяй, что молодость прошла и не вернется, не убивайся, мальчик пожилой в домишке блочном. Есть талантливые поэты, которые пишут по три стихотворения в день, но так нельзя.
Они готовы долго, основательно и всерьёз толочь воду в ступе. Я, как человек мягкосердечный, стараюсь их не разочаровывать — но говорить на эти темы совсем без иронии не получается. Моя русская бабушка, Вера Абрамовна, приучила всех называть меня Борей — чтобы мальчишки во дворе не дразнили.
И всё своё московское детство я проходил Борей. До восемнадцати лет меня только так и звали. Для друзей детства, одноклассников, даже для родной сестрёнки я так и остался Борькой. В школе, кстати говоря, мой статус был невысок: не будучи ни евреем, ни очкариком, я занимался в кругу очкариков и евреев. Потом поступил на химфак МГУ — и всё, Борька испарился.
Я всем говорил: «Я Бахыт». До свидания, ребята, никаких Борек, всё. С тех пор я Бахыт. Самые первые воспоминания связаны с Шымкентом. Мне было три года, когда отцу пришлось срочно перебираться в Москву.
Так что первым моим языком был казахский. Потом он выветрился, но не совсем до конца.
Музыка казахского языка мне близка. Я ничего не понимаю, но чувствую себя как дома. Это очень приятное ощущение. Вот сейчас сказал поэт. Уже в солидные годы по роду своей работы, а работал я переводчиком в МВФ, мне довольно часто приходилось бывать в Киргизии. Сдружился там со многими достойными людьми. Понял, между прочим, разницу между казахами и киргизами. Там совсем другая кухня, другие обычаи, другие песни. Как-то на одном вечере, где много пели, я вдруг заслушался одной песней — чуть ли не с первых слов проняло до слёз, до мурашек.
Это при том, что я ни по-казахски, ни по-киргизски не понимаю Спрашиваю у друзей, что за песня такая замечательная, а они улыбаются и говорят: это специально для тебя, казахская песня Так вот, семья перебралась в Москву, но меня чуть ли не каждое лето отправляли либо в Шымкент, либо в Ташкент. В Шымкенте я жил у своих тётушек в окружении большого количества родственников. У них был свой домик с садиком, с дастарханом на террасе. Вообще-то такой топчан называется «чарпая», но я говорю «дастархан», потому что это слово все знают.
Тётки меня любили очень, обе тётушки — Нагыма-апа и Рабига-апа. Сёстры отца. Рабига-апа работала билетером в кинотеатре, пускала нас бесплатно смотреть кино. Она была вдовой второго секретаря Шымкенского обкома партии, он тогда назывался Южно-Казахстанский обком. В ом его расстреляли, её каким-то чудом не посадили, а потом, после реабилитации, стали платить пенсию.
Это для любителей Советского Союза — за расстрелянного мужа ей платили пенсию 20 рублей. Тётушка Нагыма-апа была домохозяйкой. Я до сих пор помню её уже старую руку, она меня гладит по волосам — это такая чистая, беспримесная любовь, любовь на биологическом уровне. Говоря о любви Любовь — она же от Бога. И не надо её мешать с интеллектуальной близостью. Любовь матери к ребенку или ребёнка к матери, безусловно, не зависит от того, кто она или что она; вот эта чистую, беспримесную, биологическую любовь я до сих пор чувствую на своей лысеющей шевелюре, чувствую прикосновение тётушки, бормочущей «айналайын, маленький мой Дело в том, что мой дед был ишаном Южного Казахстана.
У исмаилитов это руководитель суфийского тариката, такой гибрид аятоллы и старца. Судя по всему, дед был фантастический человек. Он, кстати, не был многоженцем, женат был всего два раза, притом последовательно. Получал неплохую зарплату ишана, которую тратил на благотворительность.
Построил в Шимкенте больницу, школу. А ещё очень любил лошадей. Был заядлый лошадник. В ом году любимая лошадь деда ударила его копытом в висок, отчего он тут же скончался. Это легкая, быстрая смерть — и немного счастья с советской подкладкой. Потому что, если бы он не умер в ом, его наверняка расстреляли бы в ом, а детей отправили в дома для детей врагов народа. А так дети остались просто сиротами — кто жил у родственников, кто в детдомах, но в нормальных детдомах, а не в специфических.
Отец мой в результате получил прекрасное образование, знал восемь языков. На восьми языках говорил без акцента. Татары и узбеки принимали его за татарина и узбека. Однажды я из Дома дружбы с народами зарубежных стран приволок брошюрку на арабском языке, так он её тут же и прочитал — оказалось, он и арабский знал в совершенстве.
Уважаемый человек. Мужчина с характером: пошёл против всей своей родни, женился на русской, на москвичке, к тому же разведенке, с ребенком Но однажды в ем году к этому уважаемому человеку пришёл другой добрый человек и сказал: «Шкурулло Кенжеевич, очень советую вам собрать все вещи и быстро-быстро уехать в Москву, благо, у вас есть такая возможность».
Оставаться вам тут нельзя». Вот такая правдивая история. Чтобы понять Одно из самых главных открытий, которое я сделал в жизни: они такие же, как мы. И наши родители, и древние римляне, и люди Средневековья — все были точно такие же, только жили в других условиях, в разных условиях, и поэтому проявлялись разные качества. А в детстве я, вполне по Фрейду, отца презирал, считал его лузером. Мы сейчас живем в другом мире, но тогда переехать из Шимкента в Москву — это, конечно, была эмиграция.
Семья говорит на чужом языке, дети говорят на чужом языке Одно время он на московских вокзалах продавал билеты на экскурсии. А я ходил в привилегированную школу, в которой учились дети министров, и стеснялся своего отца — который, кстати, в эту школу меня устроил. И посмотри, как я в точности повторил его путь: женился на иностранке, уехал в эмиграцию, работал переводчиком при важных господах Все мы дети своих родителей. Расскажу тебе ещё одну очень дорогую для меня историю.
В шестнадцать лет я отправился получать паспорт. И за мной зачем-то увязывается мой папа. Я говорю: «Пап, зачем? Папа при этом остаётся ждать в коридоре.
Майор говорит: «В графе «национальность» пишем «русский», да? Майор смотрит на меня непередаваемым взглядом. У вас есть возможность записаться русским!
Но я хочу записаться казахом! И тут я получил свою награду. Выхожу в коридор.
Папа смотрит на меня как-то очень странно и спрашивает: «Бахытик, ты кем записался? Для него это был настоящий праздник. Вот так. Не ссорятся? Однажды на каком-то большом выступлении спросили: «А скажите, вам с именем Бахыт Шкуруллаевич Кенжеев удобно быть русским поэтом?
Казахам, как и другим народам бывшего Советского Союза, есть за что любить русских и есть за что не любить. Это как тот стакан, который для одних наполовину полон, а для других наполовину пуст. Но я люблю русских. Моя жена Леночка не разделяет этой любви и не может понять, что меня так тянет в Москву по несколько раз в году. А я действительно люблю русских, это хороший народ. В конце концов, я русский писатель. Но мне нравится оставаться чуть-чуть в стороне.
А ты можешь не быть в стороне? Меня всё равно сносит в маргинальность, потому что я поэт, я казах, я повторяю путь отца. Когда возник вопрос об эмиграции — а он возник, когда я понял, что больше не могу жить в той стране, в которой мы жили в семидесятые-восьмидесятые годы — я не мог представить себе, что уеду навсегда и никогда больше не увижу маму с папой. Казахам, как ты знаешь, свойственна повышенная любовь к родителям.
Я бы лучше умер, честное слово. И когда я женился на прекрасной девушке Лоре из Канады — а она предполагала, что мы сразу уедем — я ей сказал: «Мы будем жить здесь». Я нашёл ей работу, что было очень непросто, и мы четыре года жили здесь, пока меня не вызвали в КГБ и товарищ майор, не помню уже фамилию, очень таким доверительным тоном сообщил: «Бахыт Шкуруллаевич, мы очень от вас устали.
Вы живёте тут в Москве, дружите с диссидентами, печатаетесь за границей У вас есть возможность уехать за границу. Воспользуйтесь ею, чтобы уехать на Запад, а то уедете на Восток». Как это рифмуется с тем, что когда-то говорили отцу!.. Поэт — и не только поэт, а вообще художник в широком смысле слова — должен быть маргиналом. Не просто должен, а — обязан. Он не может быть в мэйнстриме никак. Иначе — искра не выскочит. И мой жизненный опыт показывает, что я прав.
В этом смысле казахи, на мой взгляд — прекрасная маргинальная нация. Они никогда ни с кем не воевали, их много раз били, гоняли по степи, отбирали пастбища. Но — живет народ, кушает коня, никого не трогает, более того — не загрязняет собою землю. Так и надо жить поэту, как сказал Арсений Тарковский. И мне это очень нравится.
Отношение к Казахстану точно такое же, как к Канаде: не надо быть великим народом. Не надо быть великой нацией. Надо просто жить и не мешать жить другим. Это, к моему великому сожалению, первым сформулировал не я, а мой друг, замечательный поэт Алексей Петрович Цветков. Кто-то из журналистов спросил его однажды, какие народы он считает великими.
И Алексей Петрович охотно стал называть великие, на его взгляд, народы: голландцы, финны, датчане Гетероним — это не только и не столько литературная мистификация, подчас опасная. Розыгрыш, игра в инкогнито, как в случае с Черубиной де Габриак, послужившая поводом для реальной дуэли между Волошиным и Гумилевым 22 ноября года. Кстати говоря, на Черной речке. Гетероним — это имя, используемое автором для части своих произведений, выделенных по какому-либо признаку жанр, стиль, эстетическая школа, мировоззрение, конфессия… , в отличие от других произведений, подписываемых собственным именем или другим гетеронимом.
Хотя в самом произведении их может быть сколь угодно, как в случае со сравнительно недавно открытым русскому читателю прозаиком Павлом Улитиным. Конечно, не впечатляющий список из вымышленных авторов гетеронимов, полугетеронимов и псевдонимов , созданных Фернандо Пессоа, но по качеству маскам Пессоа не уступает.
Вы ничего не пропустили, я не оговорился: поэт Бахыт Кенжеев — гетероним, по моему скромному наблюдению. Но об этом позже. Как от души тебя пою я! Сдержу ли слезы умиленья, когда тебе бразды правленья вручает радостная Русь!.. Здесь необходимо одно существенное замечание.
Псевдоним — своего рода эскапизм, исчезновение имени реального автора и появление имени вымышленного; при такой «рокировке» не затрагиваются стилевые координаты письма. Гетероним же противоположен псевдониму — это количественное увеличение имен реального автора при качественной трансформации, перерождении творческого почерка, что случается и при переходе из жанра в жанр: так, Зинаида Гиппиус свои критические статьи подписывала гетеронимом Антон Крайний.
Я не случайно упомянул Гиппиус. В году вышла в свет книга «Что нам есть с точки зрения химии» изд-во «Ломоносовъ». Вместе с соавтором, бывшим сокурсником Петром Образцовым, Бахыт Кенжеев, химик по образованию закончил химический факультет МГУ , рассказывает в занимательной научно-популярной форме о еде с точки зрения химии.
Перейдя из художественной литературы в науч.
Здесь был понятный маркетинговый расчет, поскольку Кенжеев — имя известное, да и стихотворения его приводятся в книге. Но факт: гетероним ему при таком критическом, эпистемном разрыве не понадобился. Особенность гетеронимов: поэт Бахыт Кенжеев р. К Бахыту неприменимы трудовая характеристика и творческая родословная Ремонта, и наоборот.
Приборов — по судьбе и поэтическому наследию то, что называется, «из другого теста», в сравнении с Кенжеевым. Вдохновение Приборова питают лукавство Ходжи Насреддина, безупречная графомания капитана Лебядкина, афористическое умничанье Козьмы Пруткова и пародийный пафос Евгения Сазонова, абсурдистская безысходная реальность Николая Олейникова и Хармса, игровая доверительность соц-арта, парадоксальная гражданская лирика Дмитрия Александровича Пригова с русскими-татарами по краям Куликовского поля и «милицанером» в центре мироздания.
Гражданская позиция Приборова — это кондовая смесь из православия, самодержавия, народности в смысле «советского народа, как единой общности советских людей» , со Сталиным в виде наколки на коллективной груди и сермяжной верой в единственно правильные решения партии и правительства.
Образ зиновьевского «гомо советикуса» Приборова — расхожий, к сожалению, типаж в городской толпе и в российской глубинке. Кенжеев в ряде интервью сетует, что в нынешней России такой стандартный характер, в общем-то, и придумывать не надо, да и писать все бессмысленней по этому поводу — «приборовы» сегодня, безо всякой иронии и сарказма, стали всенародными героями агитационных поэтических шедевров, которыми радует многотысячных поклонников неиссякаемая Юнна Мориц и иже с ней.
Сами мы тебя избрали, Сами будем обожать! Возникает вопрос, насколько Приборов убедителен как поэт, обыватель и литературный персонаж? Если говорить о технике, о вещах формальных, то Ремонт пишет классическим русским стихом, преимущественно двусложными размерами, но и трехсложными, более часто встречающимся амфибрахием, нежели анапестом, который охотно употреблял «певец страданий простого народа» Николай Некрасов «некрасовский скорбный анапест».
Здесь не только логическая связь и духовная скрепа между гражданином-поэтом и поэтом-гражданином, но тем самым ритмикой введена эпическая дикция и балладная просодия. В творческом наследии Ремонта есть и написанные гекзаметром патриотические оды, силлабо-тонические поучения и экономические послания, идеологически правильные басни с притчами и пьесы с действующими лицами типа Сталина, Ленина, Дзержинского, Луначарского, Пушкина, Бабеля и прочих звезд политики и культуры.
Начало пьесы, для примера:. Киров: Дух Ленина витает над морями. Троцкий: Дух Пушкина витает над водой. Тухачевский: Дух Мусоргского тоже вместе с нами, вечнозеленый, страстный, молодой.
Сталин: Я тоже молод, но зато могуч…. Напоминает абсурдистскую драматургию обэриутов, а с точки зрения партийного торжествующего идиотизма — шедевры коммуниста Ивана Рачады, члена СП СССР, в е публиковавшиеся в советской периодике. С теми же сценическими героями и подобными репликами, бессистемно привязанными, в духе метерлинковской «статической драмы», к конкретным персонажам, а по нарративу родственными плакатным лозунгам.
Приборов — это еще и «подражания классикам», «стихи для новых русских детей», многочисленные аполитичные, в духе КВН-капустников, обращения и посвящения собратьям по «Московскому времени» и коллегам по писательскому цеху. Судя по изданной в году книге Приборова, все, сочиненное после года, — прозаические небольшие тексты, а более- менее полное стихотворное собрание датировано — годами.
В году выходит в свет поэтический сборник «Бахыт Кенжеев. Вдали мерцает город Галич. Стихи мальчика Теодора» [Кенжеев ]. Дальше — перевернуть обложку, открыть сборник. Глаза останавливаются на фотографии Теодора. Как считают литературоведы, люди сведущие, она напоминает фотографию Кенжеева в детстве.
С одной стороны, мальчик может целый день проваляться на диване с томиком Хармса, Асадова или Анненского. С другой стороны, сам он, по известным причинам психиатрического порядка, изъясняется с трудом, почти бессвязно, не умея — или не желая — сообщить окружающим своих безотчетных мыслей. Стихи мальчика Теодора значительно яснее, чем его прямая речь; надеюсь, что создаваемый им странноватый мир где верная орфография соседствует с весьма приблизительным воспроизведением русских склонений и спряжений, а логика строится по своим, находящимся в иных измерениях, законам достоин благосклонного внимания читателя» [Кенжеев ].
Итак, аутист с божьим даром от греческих theos — бог, doron — дар , Теодор появился на свет в году, сразу в возрасте одиннадцати лет, и получил весомую поддержку одного из самых титулованных русских поэтов конца XX— начала XXI века Бахыта Кенжеева. На мальчика обратили внимание, он стал широко известен в узком поэтическом кругу. А что получил, благодаря стихам мальчика Теодора, его судьбоносный покровитель?
В сборнике стихов летнего Теодора вы не найдете самого мальчика. Никакого инфантилизма, размышлений о детстве и отрочестве, впечатлений о школе, учителях и одноклассниках, хотя бы поверхностной имитации сознания ребенка. Лексика и читательский багаж — интеллигента российской столицы, разменявшего «полтинник», «полтос», «полтишок» лет пять-десять назад. Никаких привязок — биографических, этнических, географических. Возможно, в тексте — дань Хлебникову, выпустившему в Херсоне свою первую книгу, «Учитель и ученик» , и родившемуся там же поэту Александру Кабанову , которого Кенжеев высоко ценит, но это лишь догадки.
Теодор не только не ставит знаков препинания и не дает названий большинству текстов, но в самих текстах волен любую конкретику переводить в имя нарицательное. Похоже, мальчика выплеснули вместе с водой ради акцентировки внимания на его психическом отклонении. Следы отклонений в текстах оставлены и являются важной, оправдывающей существование Теодора причиной. По известной постмодернистской традиции, когда для «вивисекции языка» по определению П. Вайля и А. Гениса Саше Соколову в «Школе для дураков» понадобился главный герой — ученик такой-то, страдающий от раздвоения личности и нелинейного восприятия времени; Андрею Битову в «Пушкинском доме» — пребывающий в мире иллюзий Лева Одоевцев; Венедикту Ерофееву в «Москве—Петушках» — алкоголик и святой юродивый Веничка, маниакально стремящийся попасть на Красную площадь.
Через разъятое, неадекватное сознание героев, лингвистические изъяны и симулякры в их речи постмодерн пытается решить актуальную проблему языка — невозможность высказывания прямого или косвенного, стертость и заезженность лексического знака, накопленную заштампованность, закодированность коллективной памяти.
Когда ни ирония, ни смысловая игра уже не помогают и надежда остается на деконструкцию, алогизмы, препарирование семантики и синтаксиса, инверсию самый распространенный прием в ранней поэзии Э. Лимонова , анафоры, афазию, анонимность автора «скриптора» в постмодернистской терминологии или появление на свет гетеронимов….
По крайней мере, это создает, используя постструктуралистский словарь, «эффект реальности». В постмодернистской эстетике кроется еще одна важная проблема: ощущение исчерпанности личного словаря при внутренней необходимости в создании текстов.
Кенжеев пишет стихи с летнего возраста, и за десятки прожитых лет отношения с языком, как и у подавляющего большинства годами пишущих, становятся настолько близкими, что необходима дистанция для того, чтобы слова, фонемы, морфемы, семантемы начать снова различать.
Возможно, дистанция марафонская: «Российская поэзия фантастически богата, казалось бы, бери — не хочу. Но словам и интонациям учиться невозможно, их уже навсегда застолбили сами авторы» [Алиханов ]. А философ и культуролог А. Пятигорский, интерпретируя слова У. Эко, написал: «…У. Но, объясняя себя другому, он пытается сделать это как другой, а не как он сам» [Пятигорский ]. Эта личная проблема — частный случай в связи с «потерпевшим греческим алфавитом» или по отношению к «осколкам скорби мировой».
Для того чтобы собрать, сложить «осколки» а успешность этого предприятия находится под угрозой множества рисков , есть известный путь: все старое-трафаретное до основания разрушить, деструктурировать, а потом построить новый мир-рим-речь. Здесь и находится область интересов Теодора, и местожительство его музы. Зачем же столько усилий? Перед лицом какой трагедии постмодернист готов пожертвовать едва ли не всей мировой культурой?
Ответ простой: тишина. Ничего нет страшней для писателя, но если все звуки произнесены, буквы записаны, слова отправлены в библиотеку-архив, то наступает безмолвие. Кенжеева утверждается приоритет творческого процесса перед его результатом. Если гетероним мальчик Теодор берет на себя ответственность за постмодернистский дискурс, то гетероним Бахыт Кенжеев предоставляет свободу высказывания той части автора, которой есть что сказать по такой всеохватной теме, как модернизм.
Бывал и глуп, и скуп, и сам себе не равен. Gоплавай-ка, муму. Жужжи, моя пчела, как бы гораций. Пой, сверчок-державин. Расправь, олейников, два бронзовых крыла. В одном из интервью поэт сообщает, что школьные годы он провел под фамилией матери, москвички Елены Карасевой: «В школе меня по инициативе русской бабушки звали на русский манер, однако же, в университете я уже этого никак не допускал. Конечно, приятно быть [счастливым] что и означает мое имя » [Белых ].
Если за русской фамилией следовало еще и русское имя, как он сам его в разных беседах к себе прилагает, — Борис, то мальчика в й московской школе, из пионерской дружины имени Наташи Качуевской звали, очевидно, Борей Карасевым.
Я поинтересовался об этом у одного из школьных учителей Кенжеева, знатока литературы, переводчика Романа Каплана, легендарного владельца не менее легендарного манхэттенского ресторана «Русский самовар». Роман сказал мне, что Бахыта Кенжеева иначе в школе не называли. Похоже, в интервью — очередная мистификация Кенжеева, но нам остается принять его слова на веру: Карасев так Карасев. Тема национальной идентификации была в семье, видимо, не из последних.
Кончилось тем, что после долгих споров он все-таки записал меня казахом. Выхожу от майора и вижу отца. И это был первый и единственный раз, когда я видел слезы радости на его глазах» [Садык ]. Остаться официально казахом — было волевым решением. Другое дело, насколько летний юноша, которого в 12 лет родители с трудом вытаскивали по вечерам из библиотеки, написавший в 15 первое стихотворение, мог предугадать задумать?
Интересно, что на сайте «Русской премии», лауреатом которой в году стал Кенжеев, «неоклассик современной литературы» [Дюйсенбек ] в заголовке одного из интервью был назван казахским поэтом из Канады [Русская премия ]. С «казахским», очевидно, перебор, но, оставив имя и фамилию, Кенжеев ввел себя в известный ряд русских литераторов: «…в России считаю себя казахом.
Они, естественно, прекрасные русские писатели Я не вижу в этом ничего страшного» [Садык ]. Гость — это всегда возможность ощущать себя «другим», это привилегия иметь взгляд со стороны на происходящее, на всякий предмет.
В этом месте особо напрягаться не надо, чтобы перебросить мостик к понятию «чужой» в содержательной, языковой и смысловой составляющих модернизма, с которым поэт Бахыт Кенжеев связан напрямую. По отношению к русской литературе Кенжеев свою «чужесть» подчеркивает: «…мои стихи не совсем русские. Мой первый родной язык был казахский, как ни странно это теперь.
То есть на русский я все равно смотрю чуть-чуть отстраненно. Мне указывают, что в моих стихах для русского человека слишком много мотивов степи, кочевничества.
Это какие-то очень тонкие механизмы, через которые предки влияют на мое мировосприятие» [Букеева ]. Бахтина о существовании художественного текста в ситуации полилога культуры, подхваченной мыслью М. Лотмана о литературном знаке, который хранит в себе память всех предшествующих употреблений, а следовательно, объяснение смысла с самого начала связывается с историчностью знака, пониманием текста через контекст.
Различные интерпретации при объяснении разницы между «интертекстом», «интертекстуальностью», «цитатой», «реминисценцией» и «аллюзией» показали, что цитация — не частный, второстепенный элемент текста, а указание на какую-то существенную грань авторского замысла, принципиально важную для адекватного восприятия произведения, и, шире, средство выражения авторской интенции.
По количеству цитат у Кенжеева, что отмечают исследователи, он уникален в сегодняшней русской поэзии. Рядом с ним можно поставить, по-моему, лишь концептуалистов — от осетина Тимура Кибирова и до неосетинца Льва Рубинштейна был в х годах в Ленинграде замечательный тусовочный персонаж по кличке Вишня. В паспорте, в графе «Национальность», у него было записано «русский». Вишня коряво приписал чернилами частицу «не»: «нерусский». Однако у концептуалистов — свои концептуальные задачи и не модернистские решения.
Если приложить «сетку цитат из русской литературы» к текстам Кенжеева так в рассуждениях о цитациях Шекспира в «Улиссе» прилагают «сетку цитат» к тексту Джойса , то получится, предполагаю, впечатляющий узор — из лучших сентенций, образов, тропов, наполненных аллитерациями, ассонансами, паронимическими аттракциями.
В традиции постломоносовской поэтической школы, русской поэзии после реформы Тредиаковского.
Цитата есть цикада. Неумолкаемость ей свойственна» [Мандельштам ]. Такую задачу — смелую, глобальную по отношению к нескольким векам русской литературы, мог бы решать русский писатель Борис Карасев, «запоем зачитывавшийся в детстве и юности».
